Я послушно потянулась за столь экспрессивно предложенным угощением и, не забыв полюбоваться совершенством кремовой розочки на выбранном шедевре, положила пирожное себе в рот. Эффект был сравним с землетрясением. В ушах зазвучал светлый, как перезвон колокольчиков, смех мамы, тело окутало мягкостью взбитой, прожаренной на знойном июльском солнце пуховой перины, а обоняния коснулся тонкий запах свежескошенной травы и парного молока. Под кожей приливом разлились покой и радость.

— Боже… — немного отойдя от пережитого наслаждения, прошептала я. — Если однажды я решу умереть, то от обжорства вашими пирожными. Это чистая магия! Я никогда не пробовала ничего подобного.

Очень хотелось добавить, что с такой выпечкой не нужны никакие антидепрессанты, но, справедливо опасаясь, что ни про депрессии, не уж тем более ни про какие антидепрессанты тут и слыхом не слыхивали, я воздержалась.

Тем не менее, петь дифирамбы кулинарному таланту главного повара я могла бы еще долго. Однако, судя по его реакции, главным комплиментом для Герарда являлось удовольствие наблюдать, с каким восторгом я уплетаю приготовленные им сладости.

Уничтожив целое блюдо пирожных и запив их двумя кружками какого-то терпкого напитка, я с удивлением обнаружила, что… немножко опьянела.

— Ой, — растерялась, поднимаясь из-за стола. В ногах ощущалась знакомая тяжесть, а в голове приятная легкость. — А что, здесь во что-то был добавлен алкоголь?

— Нет, — сияя и блаженно улыбаясь, ответил великан. — Просто ты еще не очерствела душой и маленько опьянела от всколыхнувшегося счастья.

— Всколыхнувшегося? — переспросила я. — Вы говорите так, будто счастье — это ил в реке.

— Так и есть. — Глаза главного повара-пирата блестели хитро и весело. — Всё, что люди когда-либо испытали, ложится на дно нашей души, и если человек не обрастает изнутри ледяной коростой равнодушия, любые чувства может воскресить умелый кулинар. Просто в этом доме нет никого, кто бы смог оценить мое мастерство.

— Теперь есть! — немало потрясенная случившимся, пылко воскликнула я и неловко покачнулась.

А затем не придумала ничего лучшего, чем повиснуть на Герарде и, уткнувшись ему в грудь, громко зарыдать. Уж то ли магия, сокрытая в съеденной пище, то ли потрясения минувших дней проделали брешь в броне моего самоконтроля, но еще никогда я не рыдала так обильно и так очистительно. Словно сама безнадежность выходила из глаз с этим слезами.

Краем сознания я замечала, как Флок, оказавшийся весьма чувствительным к женским слезам, носился вокруг нас раненой антилопой, то протягивая носовой платок, то предлагая водички.

Так в неприветливом и мрачном особняке женоненавистников и параноиков Уркайских я неожиданно для самой себя вдруг обрела первых друзей.

И вот теперь, заедая стресс и бессонницу шедевральными пирожными, я валялась на своей огромной кровати, даже не сняв одежды, и напряженно размышляла. А подумать мне было о чём…

В то памятное утро после моего первого пробуждения в особняке «липовых» родственничков, заправлявший здесь если не всем, то почти всем Рэт убежденно вещал о моих птичьих правах и полной практической бесполезности. Вот только оказалось, что тот, кто так ненавидит ложь, сам, не моргнув и глазом, наглым образом мне врал.

Ещё за первым ужином в день своего появления я зацепилась вниманием за фразу «Прежде, чем начать обучение, племянника следует проверить». А уж после того, как меня напоили тем проклятым напитком-вуду, отчего со мной стали твориться совершенно дикие вещи, и вовсе заподозрила неладное.

Ведь по тем реакциям, которые братцы Уркайские в приступе немалого удивления так неосторожно демонстрировали, крылось что-то крайне важное. Тогда, едва знакомая с порядками Андалора, я, конечно же, не могла даже и предположить, что мои страшные видения — и не видения вовсе, а самое настоящее магическое зрение, «включившееся» под воздействием легендарного вина истины — Реврейна.

Вот и получается, что увидела я в тот вечер вполне реальную Силу и Пороки новоявленных опекунов, чего, по причине своего пола, прежде считалось сделать ну никак не могла.

Поить Реврейном мальчиков в день их магического совершеннолетия, которое тут наступало в четырнадцать лет, считалась обычной практикой. В семье устраивалось пышное многолюдное застолье, которое завершалось в узком кругу самых доверенных лиц, чье присутствие и особая подпитка колдовской силой помогали юноше наиболее гладко и без последствий пройти этот своеобразный обряд инициации.

Женщинам пить Реврейн толку не было. Разве что глупышка желала сначала сильно опьянеть, а затем на пару дней свалиться с горячкой. Поэтому, о чем думал Рэт, вынуждая меня против воли дегустировать это адское варево, можно было только догадываться. Однако, результат его антигуманных действий по итогу безмерно удивил всех.