На небольшой кухне стоял круглый стол, на нем рядком лежали газовая горелка, кастрюля с желтоватой водой, видимо, набранной в озере, пачка чая и сахара, несколько коробков спичек, начатая пачка макарон, упаковка длинных восковых свечей, карта, миска, накрытая куском полиэтилена, в ней немного уже сваренных макарон. О боже, чай и еда. Я потрогала кастрюлю — еще горячая, — нашла в ящике кружку с изображением веселого Деда Мороза, скачущего на олене, — «С Новым годом!» — заварила чай с тремя ложками сахара. Стала пить чай маленькими глотками, одновременно запихивая в рот уже остывшие макароны. Выглянула в окно. Лика сидела на берегу озера и кидала камни в воду. Я пошла к ней вместе с кружкой и миской. Камни отскакивали и весело прыгали по блестящей ровной поверхности озера.

— Здесь никого нет, — сказала она. — Похоже, тут не живет никто. И тропы рядом нет. Но я нашла чай, макароны, спички, свечи — хоть что-то. Может, печку затопить? Может, дым из трубы увидят те, кто нас ищет?

15

Мы прожили в этом странном доме около двух недель, днем он был спокойным и уютным, безопасным, а по ночам шумел и потрескивал, будто призраки ходят по его комнатам и скрипят половицами. Мы не смогли нормально растопить печь: дым начал идти в комнату, и мы испугались, что можем угореть, но жгли костер рядом с домом. Один раз над нами пролетел вертолет, мы побежали за ним и прыгали на берегу озера, размахивая руками, пока вертолет не скрылся за деревьями.

— Сейчас вернется, — сказала Лика. — Он не мог нас не увидеть, сейчас развернется и вернется. Надо подать сигнал.

Мы сложили на берегу большие буквы SOS из веток и подожгли их, но вертолет так и не вернулся. Больше над нами никто не пролетал, кроме стай крикливых ворон. Лика нашла в доме фольгу и завернула в нее камушки. Вечерами она выходила на крыльцо и бросала их высоко в небо, вороны пикировали вниз, пытаясь подхватить блестевшие камушки, а она веселилась и хохотала. Мы жарили грибы все в той же кастрюльке и ели их с макаронами, растянув единственную пачку почти на неделю, а потом просто ели грибы без ничего. Варили компот из ягод черники. Шли дни, иногда я думала: а что, если началась война, что, если России больше нет, и поэтому нас никто не ищет, и поэтому вертолеты не обращают на нас внимания. Может, и нет никаких Москвы и Петербурга, может, уже все превратилось в пепел, может, и во всем мире так. Может, на Земле не осталось никого, кроме нас в лесу. Что, если этот лес — все, что у нас осталось.

Однажды вечером, когда мы ложились спать, я сказала Лике:

— Знаешь, человек, построивший этот странный дом, в каком-то смысле исполнил мою мечту.

— Жить в лесу?

— Не совсем, скорее в крепости. Я, когда маленькая была, мечтала, что вырасту, построю себе крепость, поставлю часовых по периметру, буду там сидеть, а они будут меня охранять и никто не сможет меня оттуда достать, а если кто-то приблизится к крепости, часовые начнут стрелять. Не сразу, конечно, сначала они крикнут: «Стой, кто идет?!» — и только потом откроют огонь, а я буду спать в темной маленькой комнате на вершине башни, читать книжки, смотреть на бескрайние поля вокруг и знать, что мне не нужно оттуда выходить никуда. Этот дом... это, конечно, не крепость, но вокруг тайга, к нему даже тропинки нет. Может, человек, строивший его, думал о чем-то похожем.

Лика села на кровати, в темноте было не разобрать ее выражение лица, но голос прозвучал удивленно:

— Что у тебя было за детство, что ты мечтала быть запертой в башне?

— Давай спать, — я уже пожалела, что брякнула это ей, — ненавижу трепаться о своем детстве.

16

Макароны закончились, закончился газовый баллон для горелки, топить печь мы так и не научились. Нас никто не смог найти, а может, даже и не пытался. Оставаться в доме — хотя в нем и было определенно безопаснее, чем в лесу, — мы не видели смысла. К тому же становилось все холоднее, все чаще шли дожди, приближалась осень, и мы понимали, что скоро наступят настоящие холода и мы уже не сможем выйти из леса.

От найденной в доме карты особо не было толку: мы понятия не имели, где находимся. Может, мы вообще уже в Финляндии и, когда выйдем из леса, увидим не разбитый асфальт и бабушку, продающую пирожки у обочины, а гладкую аккуратную дорогу и фермера Йоханнеса.

Мы видели на карте, что похожих безлюдных озер в Карелии были десятки, определить, какое из них наше, было невозможно, но в любом случае выглядело так, что правильнее двигаться на юг: там больше деревень. Мы собрали вещи: закутали спички в полиэтилен, из него же сделали что-то похожее на куртки, взяли остатки чая, сахара, кастрюлю — и двинулись на юг.

Погода портилась. Ночевать в лесу без костра стало невозможно, однажды ночью выпал снег, но, слава богу, у нас теперь были спички, и вечерами мы разводили огонь и следили за ним по очереди. Идти стало тяжелее, казалось, передышка в доме не принесла новых сил, а отняла последние. Мы выпиливали зарубки на деревьях, чтобы, если что, вернуться обратно к дому. У меня снова начались головные боли.

— А почему ты после развода с отцом осталась? — спросила я однажды Лику.