Он открыл один глаз и посмотрел между грязных носков своих ботинок вниз. Рассвет был красного цвета. Или ему мерещилось? Слева от него, на востоке, сквозь деревья пробивались лучи солнца. Он повернул голову и посмотрел единственным открытым глазом. Внизу, за разбросанными по каменистой почве деревьями, белело огромное, уходящее в бесконечность пространство, где огромные черные стволы и ветви уже не мешали литься красному свету. Прищурившись здоровым глазом, он посмотрел на океан пространства, на алый свет позади деревьев. И задался вопросом, был ли это конец ужасного леса, начало ада или он просто сошел с ума. Но это его мало волновало, потому что двигаться он больше не мог. У него не было сил ни на один шаг. В голове остался туман и затихающие бессловесные мысли.

Но что за длинное существо стоит на фоне того пылающего ада? Высотой в три человеческих роста? И загораживает проход между двумя исполинскими деревьями на краю черного леса? Там ничего не было. Потому что, когда он попытался вглядеться, нечеткое видение исчезло. Осталось лишь алое небо и деревья.

Хотя лай, раздавшийся неподалеку, не был плодом воображения. Нет. Что-то подобное он слышал раньше. То ли собачий, то ли бычий кашель существа, после встречи с которым не выжил ни один забредший в лес чужак, был вполне реален. Так же реален, как острая кора, впившаяся ему в спину, и холодный ветер, обдувавший мокрое лицо.

Он вытянул перед своим обездвиженным телом руку с зажатым в ней ножом. Направил на туманную границу леса с багровым заревом, пробивающимся сквозь ветви и кустарник.

Должно быть, он потерял сознание и перестал дышать, потому что внезапно очнулся от звука собственных судорожных вдохов. Интересно, не спал ли он все это время? Что вернуло его из бесконечного погружения в удушающую тьму? Чей-то голос. Он услышал чей-то голос.

Но ему уже было все равно, и он снова уронил голову. Упершись подбородком в грудь, закрыл здоровый глаз. Его рука все еще сжимала нож, но он не мог поднять ее на звук приближающегося голоса. Тот был уже так близко. Все звал и звал. Нежно и мелодично, как влюбленные зовут друг друга. Но не успел голос приблизиться, как Люк провалился в теплую удушающую тьму.

46

Они близко.

Голоса.

Шаги.

Люди.

Бормотание на шведском или норвежском, за пределами поглотившего его теплого тяжелого мрака. Женщина, молодая. И… двое мужчин, судя по более низкому тембру. Он чувствовал их присутствие. Судя по голосам, люди собрались возле его ног.

Он куда-то ложился. Онемевшие конечности и спина опустились на мягкую поверхность. Кожу плеч и ягодиц словно обожгло, когда они коснулись… постели.

На голову намотана какая-то тряпка. Он чувствовал ее прикосновение, давление, размер. Она закрывала глаза и весь череп, словно большая шляпа.

Когда он попытался открыть глаза, веки встретили сопротивление. Будто склеились. Одно веко было рассечено, зрачок пронзила белая вспышка боли. Он снова закрыл глаз. Если двинет головой, будет больно. Возможно, очень, и боль не уйдет. Он знал это заранее.

Раскрыв рот, он попытался что-то сказать, но в пересохшем горле не нашлось слов. Свистящий шелест, как от длинных тяжелых юбок, скользящих по деревянному полу, возник из тьмы и затих рядом с ним. А потом маленькая сухая рука коснулась щеки, словно успокаивая и предлагая не двигаться. Старческий голос что-то прошамкал.

Не успев вспомнить, что с ним случилось, Люк снова погрузился в целительный мрак и его благостное тепло.

47

Он очнулся с такой жаждой, что не мог глотать, а губы порвались бы, как рисовая бумага, попробуй он их разомкнуть. Похоже, прошло много времени. От долгого сна в глазах было такое ощущение, будто лопнули капилляры.

«Это то же самое место, что и прежде», – предположил он, смутно припоминая, что лежал здесь в полубессознательном состоянии и в таком же положении, на этой же поверхности, но в другое время. Хотя сейчас не хватало чего-то заметного. Чего именно? Из него будто что-то удалили либо сняли какую-то тяжесть. То, что долго двигало им, изнуряло, истощало, лишало рассудка, вселяло панику.

Страх.

Душащий страх. Бросающий в дрожь и парализующий. Постоянное ожидание его холодного удара. Страх наконец покинул его.

А потом к нему вернулась память. Хлынула потоком тьмы в рот, глаза и уши. Он даже почувствовал сырость и холод, а в нос ударил запах гнилых листьев и валежника.

Израненный и окровавленный, он уже был на пределе. Легкие горели огнем, а ноги свело судорогой от усталости, но теперь они были в тепле. Призрачные очертания синяков и ссадин на измученном теле напоминали о том, через что он не хотел бы пройти снова.