– Сжалься, Пат! – сказал я наконец. – Ведь это как в кино. Уже на лестнице я заметил, что мы стоим на различных общественных ступенях. Подумай, я привык сидеть у подоконника фрау Залевски, около своей верной спиртовки, и есть на засаленной бумаге. Не осуждай обитателя жалкого пансиона, если в своем смятении он, может быть, опрокинет чашку!

Она рассмеялась:

– Нет, опрокидывать чашки нельзя. Честь автомобилиста не позволит тебе это сделать. Ты должен быть ловким. – Она взяла чайник. – Ты хочешь чаю или кофе?

– Чаю или кофе? Разве есть и то и другое?

– Да. Вот, посмотри. – Роскошно! Как в лучших ресторанах! Не хватает только музыки.

Она нагнулась и включила портативный приемник, – я не заметил его раньше.

– Итак, что же ты хочешь, чай или кофе?

– Кофе, просто кофе, Пат. Ведь я крестьянин. А ты что будешь пить?

– Я выпью с тобой кофе.

– А вообще ты пьешь чай?

– Да.

– Так зачем же кофе?

– Я уже начинаю к нему привыкать. Ты будешь есть пирожные или бутерброды?

– И то и другое. Таким случаем надо воспользоваться. Потом я еще буду пить чай. Я хочу попробовать все, что у тебя есть.

Смеясь, она наложила мне полную тарелку. Я остановил ее:

– Хватит, хватит! Не забывай, что тут рядом подполковник! Начальство ценит умеренность в нижних чинах!

– Только при выпивке, Робби. Старик Эгберт сам обожает пирожные со сбитыми сливками.

– Начальство требует от нижних чинов умеренности и в комфорте, – заметил я.

– В свое время нас основательно отучали от него. – Я перекатывал столик на резиновых колесиках взад и вперед. Он словно сам напрашивался на такую забаву и бесшумно двигался по ковру. Я осмотрелся. Все в этой комнате было подобрано со вкусом. – Да, Пат, – сказал я, – вот, значит, как жили твои предки!

Пат опять рассмеялась:

– Ну что ты выдумываешь?

– Ничего не выдумываю. Говорю о том, что было.

– Ведь эти несколько вещей сохранились у меня случайно.

– Не случайно. И дело не в вещах. Дело в том, что стоит за ними. Уверенность и благополучие. Этого тебе не понять. Это понимает только тот, кто уже лишился всего.

Она посмотрела на меня:

– И ты мог бы это иметь, если бы действительно хотел.

Я взял ее за руку:

– Но я не хочу, Пат, вот в чем дело. Я считал бы себя тогда авантюристом. Нашему брату лучше всего жить на полный износ. К этому привыкаешь. Время такое.

– Да оно и весьма удобно. Я рассмеялся:

– Может быть. А теперь дай мне чаю. Хочу попробовать.

– Нет, – сказала она, – продолжаем пить кофе. Только съешь что-нибудь. Для пущего износа.

– Хорошая идея. Но не надеется ли Эгберт, этот страстный любитель пирожных, что и ему кое-что перепадет?

– Возможно. Пусть только не забывает о мстительности нижних чинов. Ведь это в духе нашего времени. Можешь спокойно съесть все.

Ее глаза сияли, она была великолепна.

– А знаешь, когда я перестаю жить на износ, – и не потому, что меня кто-то пожалел? – спросил я.

Она не ответила, но внимательно посмотрела на меня.

– Когда я с тобой! – сказал я. – А теперь в ружье, в беспощадную атаку на Эгберта!

В обед я выпил только чашку бульона в шоферской закусочной. Поэтому я без особого труда съел все. Ободряемый Пат, я выпил заодно и весь кофе.

* * *

Мы сидели у окна и курили. Над крышами рдел багряный закат.

– Хорошо у тебя, Пат, – сказал я. – По-моему, здесь можно сидеть, не выходя целыми неделями, и забыть обо всем, что творится на свете.

Она улыбнулась:

– Было время, когда я не надеялась выбраться отсюда.

– Когда же это?

– Когда болела.

– Ну, это другое дело. А что с тобой было?

– Ничего страшного. Просто пришлось полежать. Видно, слишком быстро росла, а еды не хватало. Во время войны, да и после нее, было голодновато.

Я кивнул:

– Сколько же ты пролежала? Подумав, она ответила:

– Около года. – Так долго! – Я внимательно посмотрел на нее.

– Все это давным-давно прошло. Но тогда это мне казалось целой вечностью. В баре ты мне как-то рассказывал о своем друге Валентине. После войны он все время думал: какое это счастье – жить. И в сравнении с этим счастьем все казалось ему незначительным.

– Ты все правильно запомнила, – сказал я.

– Потому что я это очень хорошо понимаю. С тех пор я тоже легко радуюсь всему. По-моему, я очень поверхностный человек.

– Поверхностны только те, которые считают себя глубокомысленными.

– А вот я определенно поверхностна. Я не особенно разбираюсь в больших вопросах жизни. Мне нравится только прекрасное. Вот ты принес сирень – и я уже счастлива.

– Это не поверхностность; это высшая философия.

– Может быть, но не для меня. Я просто поверхностна и легкомысленна.

– Я тоже.

– Не так, как я. Раньше ты говорил что-то про авантюризм. Я настоящая авантюристка.

– Я так и думал, – сказал я.