– Поверьте, я вам очень сочувствую, – сказала она. – Но завтра мои братья возвращаются в Итон, и тогда, если вы будете себя хорошо вести, вас больше никто не обидит.

– Какой толк просить меня хорошо себя вести?! – отозвался он, с удивлением оглядываясь на хорошенькую девочку, которая не побоялась заговорить с ним. – Никакого! Мне, знаешь ли, просто положено греметь цепями, стонать сквозь замочные скважины и разгуливать по ночам – ты ведь это считаешь плохим поведением? В этом весь смысл моего существования!

– Никакого смысла тут нет, и вы сами прекрасно знаете, что плохо себя вели. Миссис Амни сказала нам в первый же день после нашего приезда, что вы убили свою жену.

– Ну, допустим, убил, – раздраженно ответил дух, – но это мое личное дело, и это никого не касается.

– Убивать людей очень нехорошо, – сказала Вирджиния с той пуританской серьезностью, которая порой появлялась в выражении ее милого лица и которую она унаследовала от какого-то предка из Новой Англии.

– О, как я ненавижу это дешевое морализирование, свойственное абстрактной этике! Моя жена была очень дурна собой, она никогда не умела должным образом накрахмалить мне брыжи^[35] и ровно ничего не смыслила в искусстве вкусно готовить. Возьмем, к примеру, хотя бы такой случай. Однажды мне удалось убить в Хоглейском лесу оленя, великолепного самца-одногодка, – так вот, как же, ты думаешь, она с ним распорядилась и что в конце концов было подано к столу? Да что толку сейчас говорить об этом – дело ведь прошлое! И пусть я действительно убил свою жену, но заморить меня голодом, доведя до мучительной смерти, было со стороны ее братьев тоже не очень-то красиво.

– Они заморили вас голодом? О, мистер призрак, – то есть, я хотела сказать, сэр Саймон, – вы, наверное, и сейчас голодны? У меня в сумке есть бутерброд. Возьмите, пожалуйста!

– Нет, спасибо. Я давно ничего не ем. Но все равно с твоей стороны это очень любезно, и вообще ты гораздо симпатичнее всей своей ужасной, невоспитанной, вульгарной и бесчестной семьи.

– Не смейте так говорить! – воскликнула Вирджиния, топнув ногой. – Это вы невоспитанный, ужасный и вульгарный, а что касается честности, так вы сами прекрасно знаете, кто таскал у меня из ящика краски, чтобы наводить ваше дурацкое кровавое пятно. Сперва исчезли все красные краски, включая и алые, так что я больше не могла изображать закаты, потом вы унесли изумрудную зелень и желтый хром, а кончилось тем, что у меня вообще ничего не осталось, кроме индиго и китайских белил, и мне пришлось ограничиться пейзажами с лунным светом, а они такие унылые, да и рисовать их ужасно трудно. Но я никому на вас не наябедничала, хоть и очень сердилась. И вообще все это страшно глупо: ну разве бывает изумрудная кровь?

– А что мне оставалось делать? – произнес призрак с некоторым смущением. – В нынешние времена достать настоящую кровь не так-то просто, и, поскольку твой драгоценный братец решил пустить в ход свой «Образцовый очиститель», мне ничего другого не оставалось, как воспользоваться твоими красками. А что касается цвета, то это, знаешь ли, дело вкуса. У Кентервилей, например, кровь голубая, самая голубая во всей Англии. Впрочем, вас, американцев, такие вещи не интересуют.

– Откуда вам знать, что нас интересует? Я вам очень советую к нам эмигрировать и расширить у нас свой кругозор. Папа с радостью устроит вам бесплатный проезд, и, хотя пошлины на спиртное, а значит, и на все спиритическое ужасно высокие, проблем на таможне у вас не будет, так как все чиновники там – демократы. А в Нью-Йорке вас ждет огромный успех. Я знаю там многих людей, которые с охотой бы дали сто тысяч долларов просто за то, чтобы у них был дедушка, ну а за то, чтобы иметь семейное привидение, дадут во сто крат больше.

– Боюсь, мне не понравится ваша Америка.

– Потому что у нас нет ничего допотопного и диковинного? – насмешливо спросила Вирджиния.

– Ничего допотопного и диковинного? А ваш флот и ваши манеры?

– Всего хорошего! Пойду попрошу папу, чтобы он разрешил близнецам задержаться еще на одну неделю.

– Прошу вас, не уходите, мисс Вирджиния! – воскликнул призрак. – Я так одинок и несчастен! И я совершенно не знаю, что делать мне дальше. Больше всего я хотел бы уснуть, но, увы, не могу.

– Ну что за глупости вы говорите! Для этого всего лишь надо лечь в постель и задуть свечу. Вот бодрствовать – это гораздо труднее, особенно в церкви. А для того чтобы уснуть, не нужно никаких усилий. С этим справится и грудной младенец, хоть он почти и ничего не соображает.

– Я не сплю уже триста лет, – печально промолвил призрак, и прекрасные голубые глаза Вирджинии широко раскрылись от удивления. – Триста лет я не знаю сна и чувствую себя бесконечно усталым!

Лицо Вирджинии затуманилось, губы ее задрожали, словно лепестки розы. Она подошла к привидению, опустилась на колени и заглянула в его древнее, морщинистое лицо.