И ладно бы все это осталось позади! Так ведь нет, несколько раз, уже на улице, он ловил себя на мелких странностях: то ноги несли совсем не туда, куда он собирался идти, то руки вдруг сами по себе пытались открыть свисающую с плеча школьную сумку – большую, плоскую, из синего кожзама, с белыми «Жигулями» и надписью «Auto Export». Последний писк школьной моды, между прочим, пол-лета у родителей выцыганивал…

– Бабай, погоди!

Бабай – это школьное прозвище. В третьем классе его звали Абаш, попросту, без затей, урезав фамилию. Классу к пятому оно как-то само собой превратилось в Абай, ну а дальнейшая трансформация была уже неизбежна.

Женька обернулся. Размахивая сумкой, перескакивая через лужи, его догонял Аст.

– Васич велел тебя все-таки проводить, – сообщил он, переведя после недолгого забега дух. – Как ты ушел, он постоял, подумал, а потом меня и отправил. Говорит: мало ли что случится, дорогу там будешь переходить или еще что…

Женьке хотелось улыбнуться – радостно, во всю физиономию. Как же здорово, что есть друг, и он взял и догнал его! Честно говоря, Серегино общество – это как раз то, что сейчас нужно. Нет, рассказывать о своих мелких странностях ему, может, и не стоит, но… все равно здорово ведь!

– А классно ты его! Прав Васич, действительно, как в кино! – продолжал восторгаться Аст. – Бамс – и готово, Димон даже защиту взять не попытался! А ты постоял-постоял да и хлопнулся на задницу, я прям обалдел. Что с тобой случилось, а? Может, правда, духота?

– А? – рассеянно отозвался Женька. – Наверное. Помутнение какое-то нашло…

Он помолчал и вдруг решился:

– Понимаешь, оно и сейчас продолжается, правда, слабее. Я на секунду как бы теряю власть над собой… то есть над своим телом, руками и ногами.

– Да ну? – Серега аж встопорщился от любопытства. – А дальше что?

– А дальше – проходит.

– Это тебя контузило, – с глубокомысленным видом заявил он. – Я читал, такое на войне бывало, когда снаряд рядом взрывался или по каске бойцу прилетало чем-нибудь. Может, это тебе Гарик так саблей заехал?

– Не, вряд ли. – Женька помотал головой. – Он несильно бил. Да и сам клинок легонький, какая от него контузия…

И замолк, чуть не прикусив язык, потому что шея опять зажила своей жизнью, развернув голову вслед двум ничем не примечательным девицам, спешащим куда-то по своим делам и громко на ходу щебечущим. И чего ему, спрашивается, эти девицы? Уже совсем взрослые, лет по двадцать, наверное…

…совсем молоденькие, не больше двадцати девчонки. В остроносых шпильках, складчатых, не достающих до колен, юбках и пестрых блузках с отложными воротничками, легкомысленно расстегнутых на две-три пуговки. Бог ты мой, а ведь я совсем забыл, что носили в конце семидесятых! Вот и парни – все как один в расклешенных джинсах и рубашках-батниках. Неужели и на мне сейчас такие? Нет, вроде обычная школьная форма: синие брюки и пиджак, белая рубашка, на шее… Угадайте что? Правильно, галстук. Пионерский. Тот самый, у которого три конца – пионерия, комсомол, партия… Или как там? Один из кончиков истрепан – точно, была у меня дурная манера грызть его в минуты задумчивости, в точности как некий недоброй памяти грузин… Ладно, бог с ними, галстуками и девицами, хотя последние вполне себе ничего, да и мода на мини-юбки заслуживает всяческого одобрения.

Итак, я попал, и в этом нет ни малейших сомнений. Тело подростка, вокруг Москва конца семидесятых… Сколько мне сейчас лет? Пятнадцать, четырнадцать? Скорее всего, четырна дцать – пионерский галстук отчетливо указывает на восьмой класс, да и фехтование я к девятому уже бросил.

Грызет, правда, уголок сознания эдакий червячок, и недаром, надо сказать, грызет: если верить неоднократно прочитанным авторам, попаданец, оказавшийся в «себе-ребенке», должен чувствовать себя как рыба в воде. Ну разве что случится некий кратковременный стартовый шок, так как придется слегка поучиться владеть юным телом, вживаясь заодно в давно и прочно забытую действительность. А тут – сижу, как в клетке. Вернее, в невиданном 3D-кинотеатре, когда действительность вокруг и объемная, и даже насыщена всеми положенными запахами и тактильными ощущениями. Только вот повлиять на происходящее я не могу от слова «никак». Значит, шизофрения? Хотелось бы верить, что нет. Хотя, если вдуматься, разве оказаться в шкуре попаданца лучше? От шизы хоть вылечить могут. В теории.

Вот черт, и обдумать толком ничего не выходит – непослушные ноги несут вперед, голова (опять-таки помимо моей воли) крутится по сторонам. В уши, в ноздри, в глаза непрерывным потоком вливаются ощущения, впечатления – давно забытые, радостные, наполняющие общее наше тело миллионами щекочущих пузырьков. А ведь, если по-хорошему, сейчас самое время присесть вон на ту, скажем, скамеечку, прикрыть глаза и не торопясь, спокойно обдумать создавшуюся ситуацию. А потом осторожно разлепить веки, исподволь надеясь, что это все был сон, и вокруг будет снова…