Руководитель стоял у огромного панорамного окна, выходящего на объединенный комплекс Пулковского воздушного порта и совмещенных с последним вокзалов: общегородского автобусного и южного железнодорожного. Окно, забранное в крепкую раму черной бронзы, несколько часов назад очень удачно умылось внезапным дождиком, и сейчас казалось экраном очень хорошего телевизора КВН-023, настолько яркими и сочными были цвета. За окном шумел порт Севстолицы, он же — Главный Транспортный Узел Ленинграда: заходили на швартовку к причальным мачтам дирижабли, из туннелей выныривали поезда и эсобусы, от них и к ним устремлялись бесконечные потоки пассажиров, приятным мужским баритоном объявлялись хорошие и нужные вещи: прибытие и отправление, правила поведения на объекте повышенной опасности, рекомендации относительно такси и другого местного транспорта.

Впрочем, уплотнители окна, заряженные буквально накануне экспертом из технической службы, не пропускали шума, и от этого сходство с телевизионным экраном только усиливалось.

Руководитель знал, что видит эту панораму с этой точки, может быть, последний раз или около того: процедура, что ему предстояла, вызывала легкую грусть и чувство потери чего-то нужного и родного, но была неизбежной и гарантированной всем трудящимся и служащим самой сутью советской власти и ее социальной основой.

Руководитель готовился выйти в отставку и отправиться на заслуженную пенсию.

Из коридора, скрывавшегося за декоративной панелью и двумя крепкими дверями, послышался гулкий топот. Руководитель вздохнул и изготовился.

В кабинет, потрясая мироздание поистине слоновьей грацией, ворвался ганеша в мундире сержанта госбезопасности. «Товарищ комиссар государственной безопасности третьего ранга!» — сержант застыл посередине кабинета, и принялся вертеть головой, явно полагаясь не на откровенно слабое зрение, а на слух, развернутый в виде двух огромных ушей совершенно неуставного размера. «Товарищ комиссар, где же Вы есть?». Руководитель вздохнул еще раз и аккуратно вышел из тени, оказавшись аккурат напротив временно потерявшего начальство подчиненного. «А!» - обрадовался сержант. – «Идемте, Леонид Владимирович, ребята ждут! Все, кроме дежурной смены и мангруппы!»

Комиссара госбезопасности третьего ранга Леонида Владимировича Лысого подчиненные откровенно боялись, но столь же откровенно любили. Он как бы собрал в себе все лучшие качества настоящего советского командира: честность, силу воли, непримиримую ненависть к врагам советского строя, нелюбовь к разгильдяям и готовность до последнего стоять за правду и своих людей. Взыскания и поощрения раздавались им с равной готовностью, и мало кто из личного состава линейного отдела госбезопасности мог похвастаться отсутствием первых или пожаловаться на нехватку вторых: все было честно, все было по закону и совести.

Почти не осталось уже старожилов, которые помнили бы лихого молодого дини ши, поступившего в отдел сразу после техникума, армии и специального экзамена. Милицейское ПТУ дало серьезнейшие навыки обращения с нарушителями общественного порядка и социалистической законности, армия закалила тело и укрепила дух, специальное тестирование не выявило вообще никаких силовых талантов (кроме тех, что присущи ши по самой их природе). На выходе получился идеальный сотрудник, которому страшно шла форма младшего сержанта государственной безопасности.

«Скольких уже вот так, на пенсию?» — подумал внезапно комиссар. «Теперь вот моя очередь. Пора, брат, пора!»

- Идемте, Пракеш. Нехорошо заставлять товарищей ждать.

В коридоре встретили Пархоменко. Тот посмотрел на начальство с высоты своего роста («один метр двадцать два сантиметра» — ганеша зачем-то транслировал строчку из личного дела дворфа, заведующего технической службой, угадав с мыслью, но не разобравшись в требовании) и внезапно протянул руку. Это — протянутая рука Пархоменко — произошло с руководителем отдела ровно во второй раз в жизни, и в первый раз это было очень давно и по совершенно позабытому поводу.

Дворф, сильный, как лучшие представители своей национальности, не любил здороваться за руку. «У вас, юных народов, слишком слабые мышцы и хрупкие кости, а соизмерять силу пожатия руки получается не всегда,» — так Пархоменко объяснял всем желающим свою привычку, вернее, ее отсутствие. Происходящее явно было знаком особенного внимания: Лысый, конечно, протянутую руку пожал.

«Авария в третьем секторе. Будет. Через двадцать минут.» — объяснил свое поведение Пархоменко. «Дежурные уже на месте, но надо бы там присмотреть, а то неровен час. Поэтому вот так, а на общий праздник зайти, извини, не смогу».

Комиссар рефлекторно мигнул дважды, вызывая маголограмму универсального терминала. Час был действительно неровен, тринадцать дня с мелочью, но это было просто присказкой, а вот то, что специалист заранее почуял беду, точно указал возможные место и время, и устремился предотвращать, всегда казалось чудом.