Маленькая темная комната, кварцевание, бликующая стеклянная посуда. Это научное или медицинское помещение, наверное, больничная палата. Зрение постепенно привыкает к даже такому неяркому освещению, проступают контуры стола, на котором лежит непонятное и стоит бликующий предмет. Кстати, почему непонятное лежит, а предмет стоит? И почему в палате так темно, и зачем в ней такой стол?

На самом деле, в сознании роятся мысли, очень много мыслей. Часть из них как бы на поверхности, именно их я и думаю. Другие, и их очень много, находятся в глубине — второй слой, третий, какой-то еще. Вот эти, глубинные, очень странные: вроде бы понятные слова, отдельные буквы, иногда цифры сменяются с бешеной скоростью и иногда создают очень странные сочетания. Вот, например, что такое «инициатор Д-А-4» и почему он не подключен?

Надо попробовать осмотреться: налево, направо, на нос, на предмет — как получится. Не получается? Вообще никак, смотрим в одну точку прямо перед собой, веки не моргают, глаза не закрываются. Оказывается, минуты три (сто девяносто секунд, приходит понимание) пытаюсь поднять правую руку, и именно в ответ на эти попытки мне сообщают об отсутствии подключения инициатора, чем бы он ни был.

Попробовал всё: руки, ноги, поворот головы, двинуть корпусом, чтобы упасть с кровати — не получилось примерно ничего. Всей реакции — только мысли об инициаторах и пару раз — о недостаточности ВМ и ЭС, причем ни про первое, ни про второе я не знаю вообще ничего. Я неподвижен. Это паралич, или что-то такое, только я точно знаю: если не бьется сердце (не бьется! ни звука, ни ощущений), мозг не получает кислорода, не работает, не живет. Значит, нет мыслей, нет зрения. Но я же живу, мне нужен кислород, я его откуда-то беру!

Второй уровень сознания. Обрывки мыслей сливаются в одну, очень громкую: «ресурс-кислород-один-дробь-сто». Понимаю, что должно быть сто, а на самом деле один, и этого мало. Надо попробовать так же со зрением: почему так темно?

И был свет. Неярко, но значимо, вспыхнула под невысоким потолком старомодная (почему, собственно, старомодная?) лампочка, но чуть раньше приоткрылась дверь, и я, каким-то боковым, но удивительно объемным, зрением, увидел руку, шарящую по стене у дверного проема.

И был звук. И запах тоже был наверняка, хотя я его не ощущал, как и звука. Помещение — действительно небольшое и взаправду научно-медицинское — заполнилось населением в количестве трех единиц. Единицы населения принялись хаотично перемещаться, смешно раскрывать беззвучные рты, перекладывать с места на место непонятные предметы, дружелюбно (видимо) общаться и рыться в ящиках столов. На меня, стоймя стоящего у одной из стен, внимания почти не обращали — только раз зачем-то потыкали там, где должен быть нос, пальцем, и сказали нечто интересное. Жаль, что не получилось услышать, что именно.

В больнице должно быть всякое. Должны быть болючие уколы и невкусные таблетки, соседи по палате, симпатичные молодые медсестры и пожилые злобные санитарки, в конце концов, в больнице должны кормить и интересоваться самочувствием. Ничего из этого не было, ни-че-го. Только маленькая, неважно освещенная, комната, заваленные разным хламом столы, и трое в не очень свежих, и, кажется, не медицинских, халатах.

Значит, это не больница, и я не пациент, а кто-то другой. Или, судя по реакции персонала, не совсем кто-то. Но если я что-то, как я себя осознаю, и почему мне кажется, что я не механизм или электронная схема, а живой человек?

***

Утрехт - Ленинград, 3-5 ноября 2022 года. Здесь и сейчас.

Капитан второго ранга Гюнтер Корсак.

Подземным пограничникам, тем более отставным, тем более, вечным капитанам, буквально под самую отставку заполучившим вожделенное определение «второго ранга», не положено путешествовать первым классом. Советский воздушный флот и термина-то такого не знает, граждане у нас равны, на классы их делить не положено, поэтому у нас не какие-то классы, а хорошие и понятные «плацкарт», «купе» и даже иногда «СВ», предназначенные для ответработников и других полезных и важных людей.

То, что «СВ» — это, как и все остальное, вагон, а в гондоле дирижабля никаких вагонов, конечно, нет, значения не имеет. То, что было бы каютой первого класса на какой-нибудь Люфтганзе или Эйр Франс, в советской стране — строго СВ, и никак иначе. Впрочем, каюта СВ капитану второго ранга положена не была бы тоже.

Обстоятельства, позволившие капитану второго ранга Корсаку занять излишне роскошную каюту, более того, проделать всю дорогу из Утрехта, столицы Голландской Народно-Демократической Республики, до Ленинграда, в гордом одиночестве, была следствием удивительной цепочки совпадений.