Началось все с налетов черкасов и литовцев на порубежные волости; дворянские заставы воеводы Шеины или просто разбегались, или были слишком малочисленны, чтобы сдержать натиск врага. Впрочем, деревня Ваньки Ходырева находилась далеко от границы с Литвой, и какое-то время война избегала его односельчан; однако земля полнилась слухами, что уже и сам король ляхов готовится к походу на Москву! А ближе к осени, когда неясные слухи стали получать пугающие подтверждения, крепкая семья Ульянки из еще относительно молодого отца и четверых работящих сыновей, да матери при трех дочерях, спешно собралась — и не дожидаясь ни большого обоза селян, ни сватов Ивана, отправились к Смоленску. Прохор, отец Ули (так Ходырев называл свою зазнобушку на гуляньях) вполне справедливо рассчитал, что когда обоз деревенских соберется, ляхи уже подступят к Смоленску — а если и нет, то множество крестьян могут и не впустить в переполненный беженцами град. В отличие от одной лишь семьи… Кроме того, чем больше обоз, тем выше шансы, что его захотят пограбить вороги; а уж от волков можно отбиться и с сыновьями!

Неглупый мужик Прохор… Был. Вроде бы и все рассчитал, да только люди могут лишь предполагать! Однако же складывается все порой совершенно иначе, как если бы мы того хотели…

Вот и Ванька Ходырев вместо долгожданной свадьбы да первой брачной ночи с любушкой, получил лишь быстрый, застенчивый поцелуй в небритую щеку — да твердое, горячее обещание любушки, что пойдет только за него; сам же Прохор наотрез отказался брать Ивана с собой… Думал, что в осажденном граде не прокормит со своих запасов лишний рот? Или боялся греха молодых, еще до свадьбы? А может, надеялся сосватать похорошевшую на глазах дочь за кого из служивых, иль ремесленников смоленских?! Может, и все вместе; так или иначе, прощание с Ульяной для Вани Ходырева стало последней встречей с зазнобой…

Седьмицу спустя с ухода их небольшого обоза, деревенские, возвращавшиеся с соседнего села, случайно нашли разбитые возы да порубленные тела всей семьи Прохора, сброшенные в овраг у дороги. Сердобольные сельчане похоронили зверски порубленных саблями несчастных, к тому же крепко погрызенных лисами да волками; но даже по числу павших можно было без сомнений сказать, что погибли все, без исключений…

Ох, и какой же неподъемной тяжестью свалилось на Ивана новое горе! Как же скрутило оно его сердце и душу, заставив на несколько дней забыть о еде, да искать спасенья в сонном иль хмельном забытье… Как же хотелось Ходыреву проснуться — и понять, что новости последних дней есть всего лишь ночной кошмар! Что сейчас, вот именно сейчас он проснется и осознает, что не было никаких черных вестей об Ули, что жива и невредима его любушка, что ждет его в Смоленске под охраной прочных стен крепости…

А все прочее было лишь страшным сном.

Увы, но проснувшись очередной раз, Иван смог осознать лишь, что топя свое горе в хмелю, он только бесцельно себя губит — в то время как погубившие Прохора и семью его тяти ходят по земле, да несут страдания и смерть прочим русичам! Поквитаться с черкасами иль литовцами, отомстить тятям! Вот, что стало теперь целью существования Ивана, смыслом, вновь наполнившим его жизнь…

Увы, большинство деревенских не спешило присоединиться к собираемой Ходыревым ватаге. Да и о чем говорить, коли в свое время мужики не помогли Ходыреву-старшему отбиться даже от волков! Ну, а большинство парубков, по молодости и глупости своей горящие схлестнуться с ворами, не имели ни оружия, ни ратной выучки, чтобы противостоять ворогу в поле! К тому же отцы непутевых сыновей вскоре крепко взгрели их батогами, обещая добраться и до Ивана — да поставить того на место, чтобы молодежь не губил вслед за собой, в брани-то с черкасами…

Воспоминания Ивана прервались внезапно — сквозь стену летящего навстречу снега вдруг проступили очертания шатра литовцев; до последнего осталось всего два десятка шагов! И Ходырев выдохнул с облегчением, даже каким-то восторгом: впервые за то время, как узнал он о гибели Ульяны, гранитная плита горя словно бы свалилась с плеч парня. Может, только на несколько кратких мгновений, а может быть, и навсегда… Просто пришло понимание, что сейчас он столкнется с врагом, и воздаст этому врагу за все — и как-то уже и не важно, эти ли литовские люди стали палачами семьи Прохора, или нет. Это враг, настоящий враг — для Вани ставший безликим, лишенным человеческого содержания, словно Змей-Горыныч с тысячами голов… Но сруби хотя бы одну голову — и новой уже не вырастит, и змей станет слабее!

Все головы не срубишь, конечно — но Ваня постарается, очень постарается воздать как можно большему числу литовцев! Ведь каждый из них может быть палачом Ульяны — или стать им для любой другой девушки, женщины, ребенка или старика на Руси, обязательно кем-то любимых…

Покрепче стиснув пальцы правой на рукояти увесистого плотницкого топора, левой Иван перехватил засапожный нож с чуть искривленным лезвием — и решительно двинулся к вражескому шатру. Спустя всего несколько кратких мгновений он добрался до входа и снял арты. Ненадолго замерев у полога (и мысленно побранив себя за то, что вырвался слишком далеко вперед, не дожидаясь соратников), Ходырев воскресил в памяти лицо Ульяны, вспомнил ее прощальный поцелуй — после чего решительно шагнул внутрь, откинув полог в сторону!