Пока что военный лидер «второго ополчения» и герой Смуты, князь Пожарский еще не успел покрыть себя лаврами неувядаемой славы. Он успел разбить лишь несколько отрядов тушинского самозванца, включая воровских казаков атамана Ивана Салкова на речке Пехорки — и спасти Коломну от ляхов, лихой ночной атакой разгромив крупный польской отряд в селе Высоком!

Однако в известной мне версии истории князь Пожарский проявил себя подлинным героем в боях за Москву. То есть во время польской резни городского населения — и одновременного штурма столицы ратниками первого ополчения, ведомого как раз Ляпуновым. Тогда Пожарский крепко потрепал ляхов, но был тяжело ранен — а уже после излечения его и пригласили стать военным лидером второго ополчения, так как князь был лучшим из оставшихся в строю кандидатов. Но все же стоит упомянуть, что в решающей битве с Ходкевичем на Девичьем поле Дмитрий Михайлович впервые командовал столь значительным войском — чуть более, чем в десять тысяч ратников…

От «воспоминаний» меня отвлек вопрос Давыда Жеребцова:

— А что же наши посланцы в Калужский лагерь? Есть ли от них какие вести?

Тут кесарь впервые помрачнел:

— Вестей пока нет. Мы отправили нескольких казаков и келарей Троице-Сергиевского монастыря к воинам самозванца, но пока что от них ни слуха, ни духа. Боюсь, что…

Великий князь сделал красноречивую паузу, после чего продолжил, внимательно посмотрев в мою сторону:

— Мы неплохо укрепились под Дмитровым и вроде как держим все дороги, ведущие как в Калязин, так и в Москву. Но… Один раз отряды Лисовского уже сумели просочиться сквозь наши заставы. И пусть не столь и велико его войско — но ежели ударит в самый тяжелый момент боя, да в спину, много бед сотворит… Кроме того стрельцы, вставшие в заставах на пути из Суздаля, здорово бы пригодились нам здесь и сейчас.

Я кивнул, прекрасно понимая, куда клонит Михаил Васильевич.

— Полностью согласен.

Кесарь с одобрением посмотрел и на меня, и на Давыда Васильевича, после чего деловым тоном отдал боевой приказ:

— Тогда, братцы, вот вам моя воля: воевода Жеребцов берет примерно половину своих лыжников, семь сотен стрельцов. Ты же, полковник, весь свой рейтарский полк — за исключением, конечно, моей охраны.

Последние слова прозвучали после моего недоуменного взгляда, обращенного на князя — и тот вскинул руки в жесте притворного испуга, невольно вызвав мою улыбку.

— Общее командование осуществляет Давыд Васильевич; по дороге соберете ту тысячу стрельцов, что стоит сейчас на кордонах. Насколько мне известно, в Суздали заперлось не более двух тысяч лисовчиков, может, и того меньше… Вокруг Суздаля леса, в некоторых местах дубрава едва ли не к стенам подходят. Так что пред очами разбойников только часть вашего войска покажется, пусть рейтары да местные стрельцы. Лыжники Давыда Васильевича же в засаде встанут… Остановитесь на ночь, напротив двух ворот разобьете лагеря. Не стерпит Юзеф — или на рывок пойдет оставшимся проходом, или же нападет на один из лагерей.

— А сколько всего ворот в Суздале? — уточнил я.

— Трое. Северные, точнее уж северно-восточные, но они практически на северной оконечности кремля расположены. И двое южных — юго-восточные и юго-западные. У последних, перекрыв мост через Каменку, встанет фон Ронин с рейтарами, на лесной же дороге, ведущей к восточным, устроит засаду Давыд Васильевич. Северные перекроют стрельцы; они же начнут копать подкоп… На всякий случай я отправлю с вами немецкого осадного мастера и требуемый запас пороха. Если вдруг Лисовский не клюнет и не пойдет на вылазку, то можно и подкоп вырыть, коли земля не совсем промерзла… А если и клюнет — Давыд Василевич успеет прийти на помощь ратникам обоих лагерей; вы только окружите их телегами на манер казачьего табора. Особых, для гуляй-города, у меня уже не осталось… Ну, а коли Лисовский пойдет на рывок по восточной дороге, то ты, Давыд Васильевич, уже перекрой ему путь не далее, чем за версту от ворот вот этим, чтобы конные лисовчики далеко не ушли…

Михаил вытянул руку с железной рогулькой, состоящей из звездообразно соединённых острых штырей, направленных в разные стороны. Так-то «чеснок» использовался еще в битве с македонцами при Гавгамелах, но конкретно этот экземпляр удивил меня искусной выделкой — так, на остриях рогулины имеются зазубрины, словно на гарпуне.

— Монахи лавры его нередко использовали во время последней осады. Знаете, как называют?

Я отрицательно мотнул головой, и князь улыбнулся:

— Троицала. Вот эту красоту вы и рассыплете на восточной дорожке; наши умельцы так наточили их острия, что и сапожки пеших воров не уберегут, что говорить о лошадках. Да ты не морщись, фон Ронин! Жалко коней, но это война. Тут и людей никто не жалеет…

— Я вас понял. — согласно кивнул я. — Сколько времени на сборы?