— Давайте вашу ткань, я хоть пока буквы набросаю.

Они с Соней удалились в учебку, и тут пришёл Ефимыч с первым кулём.

— Кому тут бус⁈ Принимайте!

— Давайте сразу в класс! — я торопливо распахнула двери.

И началась практически ярмарка. Девчонки налетели на блестящее практически как сороки. Ахали, раскладывали кульки по размерам и цветам. Учитывая, что каникулярное безделье до некоторой степени всем надоело, учебка набилась битком. И чем дальше носил Ефимыч наши сокровища, тем больше комната становилась похожа на пещеру Аладдина, уставленную бумажными и полотняными пакетами с драгоценностями.

— Не успеем мы все бусины обработать, — мрачно покачала головой Маруся.

— Должны успеть. Шесть дней до воскресенья. По кулю в день. На двоих — уже по полкуля, — бодро пошутила я, вызвав ещё один скептический взгляд.

— Так, девочки, не растаскивайте! Системнее! — строго потребовала Шурочка. — Нам нужно определиться с гармонией и количеством материала!

Вот, такой подход мне нравится.

— Предлагаю пронумеровать пакетики, — сказала Ника. — И пользоваться легче будет, прямо по схеме пометим номера.

— Верно!

Немедленно составился комитет энтузиастов, переписавших все наличные бусины в особый листок.

— Ну вот, теперь и нам будет легче, — удовлетворённо кивнула Маруся, — обрабатываем номер — помечаем.

— Согласна.

— Девочки, помогите столы сдвинуть, неудобно на полу размечать! — раздался Шурин голос из гущи толпы.

— А они повторяются! — громко отметила Зиночка. — Смотрите, красных уже третья упаковка!

— А вот ещё, — откликнулась Рита, только на тех «10» написано, а на этих «8».

— А тут вообще «6»…

Шура оставила свою разметку и протиснулась к развалам:

— Так. Давайте самые крупные оставляем, остальные — отдельно ставьте. Если не хватит, будем из них фон собирать.

— Я смотрю, больше всего как раз шестёрок, — сказала Маруся.

— Вот с них мы и начнём, — мы кивнули друг другу. — Чего сидеть-то, правильно?

Мы взяли по кульку бесцветных бусин и потащили к себе в загорожку.

Бусины оказались собраны на нитки по сотне штук, и это было удобно: начинаешь с узелка и движешься по связке как по чёткам, до узелка. У меня на одну бусину уходило около двадцати секунд, у Маруси — побольше. Обработанные связки мы складывали в пустые ящики комодов, чтоб не путаться.

Я успела обработать две связки, когда была готова схема букв, это стало понятно из того, что спальня полностью опустела — все устремились в учебный класс. Мы тоже было сунулись, но пробиться к полотну не представилось никакой возможности — сорок человек облепили его, как муравьи сахарную ложку. Сидят, иголками тычут, и уже поют.

— А ничего, что они необработанные пришивают? — озабоченно спросила Маруся.

— Ничего. Ночью придём да обработаем.

— Чувствую, спать на этой неделе придётся мало…

И это в прямом смысле слова оказалось так. Мы сидели над бусинами дни и ночи напролёт, добавляя себе бодрости магически, чего я терпеть не могу, потому что голова потом, как медное ведро. Комоды наши наполнились, выдвижные ящики сделались совершенно неподъёмными. Остатки бус грузили в шкафы, на пустые полки, между платьями…

К вечеру среды девчонки закончили наш гигантский «пояс», и мы с Марусей почти до утра просидели в учебке, закрепляя на каждую бусину накопительную воронку. Финалом я дважды прошлась по всей полосе укрепляющей формулой (чтоб ничего не отрывалось), а поверх — самоочищающей, чтоб никакая грязь не приставала.

Казалось бы, дело сделано. И вдруг Маруся сказала:

— А если её где-нибудь запрут?

— В смысле — запрут?

— Да в прямом. Поместят в гимназический музей, например. Или вот в большом зале повесят, как пример благочестия.

Я смотрела на неё и чувствовала прилив отчаяния.

— И что, всё зря?

— Прости. Я подумала об этом только сейчас.

И такая злость на меня накатила. Я выдернула из шкафа два кулька, вышла в коридор и вылетела в приоткрытое для проветривания окно, выходящее во внутренний двор.

ГДЕ-ТО. ОПЕРАТИВНИКИ

— Иван Семёнович, новости.

— Слушаю.

— Наблюдатель сообщает, сегодня утром на нижнем ярусе гимназической ограды, с той стороны, где болящие собираются, появилась надпись.

— Краской, что ли?

— Никак нет. Бусины стеклянные. По виду, словно в камень утоплены.

— И что написано?

— «Господи, помоги». Красненькими слова выложены, а прозрачными — вокруг словно засыпано. Клянётся, что за всю ночь к ограде никто не приближался.