Доктор Армстронг видел сон… В операционной дикая жара… Зачем здесь так натопили? С него ручьями льет пот. Руки взмокли, трудно держать скальпель… Как остро наточен скальпель… Таким легко убить. Он только что кого-то убил.

Тело жертвы кажется ему незнакомым. Та была толстая, нескладная женщина, а эта чахлая, изможденная. Лица ее не видно. Кого же он должен убить? Он не помнит. А ведь он должен знать! Что если спросить у сестры? Сестра следит за ним. Нет, нельзя ее спрашивать. Она и так его подозревает.

Да что же это за женщина лежит перед ним на операционном столе? Почему у нее закрыто лицо? Если б только он мог взглянуть на нее!.. Наконец-то молодой практикант поднял платок и открыл ее лицо.

Ну, конечно, это Эмили Брент. Он должен убить Эмили Брент. Глаза ее сверкают злорадством. Она шевелит губами. Что она говорит? «Все мы под Богом ходим».

А теперь она смеется.

— Нет, нет, мисс… — говорит он сестре, — не опускайте платок. Я должен видеть ее лицо, когда буду давать ей наркоз. Где эфир? Я должен был принести его с собой.

Куда вы его дели, мисс? Шато Неф-тю-Пап? Тоже годится. Уберите платок, сестра!

Ой, так я и знал! Это Антони Марстон! Его налитое кровью лицо искажено. Но он не умер, он скалит зубы.

Ей-Богу, он хохочет, да так, что трясется операционный стол. Осторожно, приятель, осторожно. Держите, держите стол, сестра!

Тут доктор Армстронг проснулся. Было уже утро — солнечный свет заливал комнату. Кто-то, склонившись над ним, тряс его за плечо. Роджерс. Роджерс с посеревшим от испуга лицом повторял:

— Доктор, доктор!

Армстронг окончательно проснулся, сел.

— В чем дело? — сердито спросил он.

— Беда с моей женой, доктор. Бужу ее, бужу и не могу добудиться. Да и вид у нее нехороший.

Армстронг действовал быстро: вскочил с постели, накинул халат и пошел за Роджерсом.

Женщина лежала на боку, мирно положив руку под голову. Наклонившись над ней, он взял ее холодную руку, поднял веко.

— Неужто, неужто она… — пробормотал Роджерс и провел языком по пересохшим губам.

Армстронг кивнул головой:

— Увы, все кончено…

Врач в раздумье окинул взглядом дворецкого, перевел взгляд на столик у изголовья постели, на умывальник, снова посмотрел на неподвижную женщину.

— Сердце отказало, доктор? — заикаясь спросил Роджерс.

Доктор Армстронг минуту помолчал, потом спросил:

— Роджерс, ваша жена ничем не болела?

— Ревматизм ее донимал, доктор.

— У кого она в последнее время лечилась?

— Лечилась? — вытаращил глаза Роджерс. — Да я и не упомню, когда мы были у доктора.

— Вы не знаете, у вашей жены болело сердце?

— Не знаю, доктор. Она на сердце не жаловалась.

— Она обычно хорошо спала? — спросил Армстронг.

Дворецкий отвел глаза, крутил, ломал, выворачивал пальцы.

— Да нет, спала она не так уж хорошо, — пробормотал он. Сухое красное вино.

— Она принимала что-нибудь от бессонницы?

— От бессонницы? — спросил удивленно Роджерс. — Не знаю. Нет, наверняка не принимала — иначе я знал бы.

Армстронг подошел к туалетному столику. На нем стояло несколько бутылочек: лосьон для волос, лавандовая вода, слабительное, глицерин, зубная паста, эликсир…

Роджерс усердно ему помогал — выдвигал ящики стола, отпирал шкафы. Но им не удалось обнаружить никаких следов наркотиков — ни жидких, ни в порошках.

— Вчера вечером она принимала только то, что вы ей дали, доктор, — сказал Роджерс.

К девяти часам, когда удар гонга оповестил о завтраке, гости уже давно поднялись и ждали, что же будет дальше. Генерал Макартур и судья прохаживались по площадке, перекидывались соображениями о мировой политике. Вера Клейторн и Филипп Ломбард взобрались на вершину скалы за домом. Там они застали Уильяма Генри Блора — он тоскливо глядел на берег.

— Я уже давно здесь, — сказал он, — но моторки пока не видно.

— Девон — край лежебок. Здесь не любят рано вставать, — сказала Вера с усмешкой.

Филипп Ломбард, отвернувшись от них, смотрел в открытое море.

— Как вам погодка? — спросил он.

Блор поглядел на небо.

— Да вроде ничего.

Ломбард присвистнул.

— К вашему сведению, к вечеру поднимется ветер.

— Неужто шторм? — спросил Блор.

Снизу донесся гулкий удар гонга.

— Зовут завтракать, — сказал Ломбард. — Весьма кстати, я уже проголодался.

Спускаясь по крутому склону, Блор делился с Ломбардом:

— Знаете, Ломбард, никак не могу взять в толк, с какой стати Марстону вздумалось покончить с собой. Всю ночь ломал над этим голову.

Вера шла впереди.

Ломбард замыкал шествие.

— А у вас есть другая гипотеза? — ответил Ломбард вопросом на вопрос.