— На какие темы? — спросила Вера.

Мисс Брент безмятежно продолжала:

— Беатриса Тейлор поступила ко мне в услужение. Я слишком поздно обнаружила, что она собой представляет. Я очень обманулась в ней. Чистоплотная, трудолюбивая, услужливая — поначалу она мне понравилась. Я была ею довольна. Но она просто ловко притворялась. На самом деле это была распущенная девчонка, без стыда и совести. Увы, я далеко не сразу поняла, когда она… что называется, попалась. — Эмили Брент сморщила острый носик. — Меня это потрясло. Родители, порядочные люди, растили ее в строгости. К счастью, они тоже не пожелали потворствовать ей.

— И что с ней сталось? — Вера смотрела во все глаза на мисс Брент.

— Разумеется, я не захотела держать ее дальше под своей крышей. Никто не может сказать, что я потворствую разврату.

— И что же с ней сталось? — повторила Вера совсем тихо.

— На ее совести уже был один грех, — сказала мисс Брент. — Но мало этого: когда все от нее отвернулись, она совершила грех еще более тяжкий — наложила на себя руки.

— Покончила жизнь самоубийством? — в ужасе прошептала Вера.

— Да, она утопилась.

Вера содрогнулась. Посмотрела на бестрепетный профиль мисс Брент и спросила:

— Что вы почувствовали, когда узнали о ее самоубийстве? Не жалели, что выгнали ее? Не винили себя?

— Себя? — взвилась Эмили Брент. — Мне решительно не в чем упрекнуть себя.

— А если ее вынудила к этому ваша жестокость? — спросила Вера.

— Ее собственное бесстыдство, ее грех, — вот что подвигло ее на самоубийство. Если бы она вела себя как приличная девушка, ничего подобного не произошло бы.

Она повернулась к Вере. В глазах ее не было и следа раскаяния: они жестко смотрели на Веру с сознанием своей правоты. Эмили Брент восседала на вершине Негритянского острова, закованная в броню собственной добродетели. Тщедушная старая дева больше не казалась Вере смешной. Она показалась ей страшной.

Доктор Армстронг вышел из столовой на площадку. Справа от него сидел в кресле судья — он безмятежно смотрел на море. Слева расположились Блор и Ломбард — они молча курили Как и прежде, доктор заколебался. Окинул оценивающим взглядом судью Уоргрейва. Ему нужно было с кем-нибудь посоветоваться. Он высоко ценил острую логику судьи, и все же его обуревали сомнения. Конечно, мистер Уоргрейв человек умный, но он уже стар. В такой переделке скорее нужен человек действия. И он сделал выбор.

— Ломбард, можно вас на минутку?

Филипп вскочил.

— Конечно.

Они спустились на берег.

Когда они отошли подальше, Армстронг сказал:

— Мне нужна ваша консультация.

Ломбард вскинул брови.

— Но я ничего не смыслю в медицине.

— Вы меня неправильно поняли, я хочу посоветоваться о нашем положении.

— Это другое дело.

— Скажите откровенно, что вы обо всем этом думаете? — спросил Армстронг.

Ломбард с минуту подумал.

— Тут есть над чем поломать голову, — сказал он.

— Как вы объясните смерть миссис Роджерс? Вы согласны с Блором?

Филипп выпустил в воздух кольцо дыма.

— Я вполне мог бы с ним согласиться, — сказал он, — если бы этот случай можно было рассматривать отдельно.

— Вот именно, — облегченно вздохнул Армстронг: он убедился, что Филипп Ломбард далеко не глуп.

А Филипп продолжал:

— То есть если исходить из того, что мистер и миссис Роджерс в свое время безнаказанно совершили убийство и вышли сухими из воды. Они вполне могли так поступить. Что именно они сделали, как вы думаете? Отравили старушку?

— Наверное, все было гораздо проще, — сказал Армстронг. — Я спросил сегодня утром Роджерса, чем болела мисс Брейди. Ответ пролил свет на многое. Не буду входить в медицинские тонкости, скажу только, что при некоторых сердечных заболеваниях применяется амилнитрит. Когда начинается приступ, разбивают ампулу и дают больному дышать. Если вовремя не дать больному лекарство, это может привести к смерти.

— Уж чего проще, — сказал задумчиво Ломбард, — а это, должно быть, огромный соблазн.

Доктор кивнул головой.

— Да им и не нужно ничего делать — ни ловчить, чтобы раздобыть яд, ни подсыпать его — словом, им нужно было только ничего не делать. К тому же Роджерс помчался ночью за доктором — у них были все основания думать, что никто ничего не узнает.

— А если и узнает, то не сможет ничего доказать, — добавил Филипп Ломбард и помрачнел. — Да, это многое объясняет.

— Простите? — удивился Армстронг.