Я была бы рада, появляйся СЗД тут реже, но спор с богами не заканчивался хорошо для смертных, так что я закрыла тему.

— Готовы вернуться к решеткам?

— Да, — она закатала рукава. — Но руками. Нам не нужно перетруждать твою магию, а сильное тело — часть хорошего шамана!

Я отпрянула, дрожа. Да, я жаловалась, что магией поднимать решетки было тяжело, но рыть ямы руками было хуже.

— Не кривись так, — возмутилась доктор Ковальски. — Разве ты не была Уборщиком? Ты должна была привыкнуть к тяжелому труду, так что хватай лопату, и сделаем это. Сады сами за собой не ухаживают.

Горестно взглянув на солнце почти в зените, я поправила хвост из мокрых от пота волос и приступила к работе, говоря себе снова и снова, что такая пытка была лучше, чем умереть.

* * *

Когда мы разместили решетки на новом месте два часа спустя, я была разбита физически и морально. Доктор Ковальски покормила меня обедом, дав вареные зерна и свежие овощи из сада. В этот раз была и вареная тыква, и я не нашла смелости сказать, что ненавижу тыкву. Хоть оранжевая тыква в Америке была на вкус не как кабоча, от запаха меня тошнило. Я не могла даже есть тыквенный пирог, что было печально, если особые блюда американских праздников были близки к реальности.

Технически, доктору Ковальски не нужно было есть, ведь она не была жива, но это не мешало ей проглотить свою половину обеда, уговаривая меня при этом есть больше. Я ела, чтобы быть вежливой, но мне надоели листья и зерна. Но еда была бесплатной, и я заставила съесть, сколько могла, вымыла тарелку и опустила сушиться, а потом схватила ящик выпивки и пошла к задней двери, ведущей в сад.

Обычно дверь вела туда. Но у жизни жрицы СЗД были плюсы. Одним из них было путешествовать, как СЗД. Мне нужно было повернуть ручку, представив, где я хотела быть. Когда дверь из уютной кухни доктора Ковальски открылась, она вела уже не в солнечный сад, а в маленькую однокомнатную квартиру, где недавно появилась мебель.

— Береги себя! — крикнула доктор, помахав мне из-за стола. Я подвинула ящик под руку, помахала в ответ и шагнула в квартиру, закрыла за собой дверь. Когда ручка щелкнула, звуки дома доктора Ковальски в лесу — ветер среди деревьев, гул насекомых, шорох других людей — пропали, оставив меня в глубокой тишине места, затерянного во времени и пространстве.

Я отпустила дверь, кривясь. Не важно, сколько раз я это делала, я не привыкну к возвращению сюда. Это все еще была моя квартира. Мебель, которую купила мама, давно пропала, но я смогла добыть достаточно замен, чтобы тут можно было жить, включая диван, винтажное плетеное кресло и крутой кофейный столик из алюминиевых плиток для потолка. Эти старые вещи сочетались с моей эстетикой в доме. Это были мои вещи, и они должны были делать дом моим. Но, сколько бы подушек я ни добавляла на диван, сколько бы штор ни вешала, чтобы закрыть хаос за окнами, я не могла отделаться от ощущения, что комнаты парили отдельно, как пузырьки в пустоте. Если сосредоточиться, я чувствовала, как пол двигался под ногами, потому я больше так не делала. Если бы не папа, я вообще сюда не приходила бы.

Кстати о нем.

Я опустила ящик алкоголя и прошла в спальню. В отличие от гостиной, тут я мебель еще не меняла. Я убрала кровь, как могла, но комнатка выглядела почти так же, как когда СЗД перенесла нас сюда после боя с Белой Змеей, отец лежал на полу. Он был все еще голым под одеялами, его тело лежало на моем матраце на полу. Я знала, что стоило найти ему одежду и кровать, но я только отмыла кровь с его кожи. Я переживала, последние два месяца доказывали это, но трогать папу казалось неправильным, я не могла описать ощущение. Он не был холодным, будто мертвый, но его лицо было пепельным, а кожа ощущалась… пустой. Словно пустая оболочка.

Было ужасно жутко. Он не двигался с нашего прибытия. Не было жидкостей, пролежней или испорченных простыней, хотя я готовилась к этим неприятностям, став сиделкой. Я должна была радоваться, что мы не пострадали от такого, но я предпочла бы убирать за ним этой неестественной неподвижности. Он уже едва дышал.

— Привет, пап, — шепнула я, опускаясь рядом с ним. — Как ты?

Он не подал виду, что слышал меня. Как всегда. Но я говорила с ним каждый раз, когда входила, ведь так было менее страшно. Я была уверена, что сказала отцу больше вещей за восемь недель, чем за все годы с тех пор, как мне исполнилось тринадцать. Я просто хотела знать, слышал ли он их. Я была бы рада даже рычанию, только бы знать, что он не умер.

— Думаю, есть надежда на помощь тебе, — я старалась не смотреть на его впавшие щеки. — Я приму душ и вернусь. Не шевелись.