– Нет, милочка, это я вас слушаю, – процедила Цветаева. – Вы меня позвали для разговора, ну так не стоит тратить мое время.

– Хорошо. Вы видели запись с вашим сыном?

– Это монтаж и подлог.

– Неправда.

– Я заявлю это в суде, а персонал клиники подтвердит, – фыркнула Цветаева.

Пусть попробуют не подтвердить! Сколько она им денег заплатила!

– Вы решительно настроены отобрать у меня сына? – уточнила Анна.

– Это – мой единственный внук.

– Вы не сможете отобрать у меня сына через суд.

– Ты – мать-одиночка, с сомнительной работой и почти без жилья. А репутацию я тебе подпорчу, не сомневайся. Тебе таракана не доверят, не то что ребенка!

– Я выхожу замуж за Савойского. И Борис усыновляет Гошу.

– Подсуетилась, дрянь? – прошипела Цветаева. – Не поможет! Даже не рассчитывай.

Из ее глаз выглянуло такое, что Анне впервые стало страшно. По-настоящему страшно.

До этой минуты разговор шел на правовом поле. Суды, юристы… это было более-менее цивилизованно. А вот сейчас…

Так же смотрели освобожденцы, когда приговорили ее семью. Когда ставили к стенке.

Когда стреляли.

В их глазах императорская семья даже людьми не была. Так… что-то прямоходящее. Оно говорит, конечно, ну так и попугаи говорят. Кто станет жалеть попугая?

Никто…

Ольга Сергеевна уже приговорила Анну. Как препятствие на пути к своей цели. Она не виновата, что у нее такой характер, она привыкла сметать все на своем пути. Но…

Как быть, когда под нож готовы бросить – все?

Анна нужна Гошке – не важно! Кира стала ему сестрой – плевать! Савойский собирается усыновить мальчика – устранить препятствие!

Не человека, нет. Препятствие…

Рано или поздно дойдет до чего угодно, в том числе и до физического устранения. Анна в этом не сомневалась. Были попытки попортить ей репутацию, были попытки ее подставить, были попытки…

Чего еще ждать?

Похищения?

Шантажа?

Уголовного дела?

– Ольга Сергеевна, я даю вам последний шанс. Здесь и сейчас вы пишете мне бумагу с отказом от всех претензий, и я разрешу вам общаться с внуком.

Анна понимала, что не сработает, но решила дать этой стареющей женщине последний шанс. Хоть какой-то…

Или – дать этот шанс себе? Она не знала…

Цветаева предсказуемо не оценила ее слова. Хотя мягче Аня выразиться просто не могла. Только так… если ты согласна не лезть напролом, я дам тебе шанс наладить отношения. И рано или поздно тебя назовут бабушкой. Если нет…

Ольга Сергеевна приподнялась на стуле, оперлась ладонями на стол.

– Ты что о себе возомнила, дрянь? Ты, ничтожество, шлюха лесная, решила, что можешь со мной тягаться?! Да я тебя…

Анна молча выслушала монолог Цветаевой. Подумала еще секунду.

– Это решительное «нет»?

– Да я тебя…

Угрозы Анна слушать уже не стала. Придворная жизнь учит хорошо разбираться в людях. И она видела: Ольга Сергеевна не отступится. Она не врет, здесь и сейчас она искренна, она просто не понимает, не хочет ничего понять.

У нее есть ЕЕ интересы. А дальше… какая ей разница?

Она сломала Сергея. Сломает Гошку. Сломает кого угодно…

Рано или поздно она окажется на пепелище. Уже оказалась. Но не поймет этого никогда. Не захочет понимать. Так и будет корежить чужие жизни с неотвратимостью бульдозера.

И Анна махнула рукой.

Мысленно, конечно. Она пыталась поговорить, она пыталась найти общий язык, ее не услышали и не услышат никогда. Дальше говорить не о чем. Поэтому…

Губы Анны почти не шевелились. Ни к чему.

– Умри во имя Хеллы.

* * *

Официант, который нес заказ к столику, даже споткнулся от неожиданности. Поднос, конечно, удержал и даже кофе не разлил, но не каждый же день такое увидишь?

Когда сидят две женщины, разговаривают, причем одна абсолютно спокойна, а вторая явно горячится, вот, руками о стол оперлась… а первая все равно спокойна…

А потом та, которая ругалась, это сразу видно, лицо у нее было такое, что официант даже ее собеседнице посочувствовал. С такими рожами только в ужастиках сниматься. Без грима.

Настоящий-то ужас – не когда клыки, клыки – это пошлость и дурновкусие. Настоящий ужас – это когда вот такие глаза. Когда тебя приговорили…

А собеседница даже не шевельнулась. Официант слегка позавидовал. Руки лежат спокойно, поза не поменялась, спина – хоть ты линейку прикладывай! Балерина? Или танцовщица, такая осанка только у них.

А потом та, которая угрожала, вдруг схватилась за горло, захрипела – и поползла вниз, цепляясь за стол. Потащила за собой скатерть, зазвенели приборы, жалобно звякнула, разбиваясь, ваза…

Официант поставил поднос на свободный стол и бросился на помощь. И мельком, краем глаза отметил, что вторая-то…

Она даже не шевельнулась, чтобы помочь.