— Когда нас переселили, старые стойбища бульдозерами сровняли с землёй, чтобы неповадно было думать о возвращении. Конечно, оленей на Крайнем Севере не было. Ни еды, ни одежды. Что толку от большого мужества, если ты можешь добыть только пару бурундуков, зайцев да рыбу? Когда видишь, как гибнет твой народ, и ничего не можешь сделать? Не буду грузить тебя подробностями. Через пару десятков лет мы стали объектом социальной помощи. Прежнюю жизнь мы уже не могли себе вернуть, а другой жизни не были научены. Примерно в то время, когда ты родился, правительство снова озаботилось нашей участью и понастроило для нас коробок. Дома. Для кваллюнаак — естественное дело. Они живут в ящиках. Когда им надо ехать, они садятся в ящики на колёсах. Едят они в общественных ящиках, их собаки живут в ящиках, и все жилые ящики обнесены дополнительными ящиками — стенами и заборами. Это была их жизнь, а не наша, но вот и мы теперь живём в ящиках. А к чему ведёт утрата самоуважения? К алкоголю, наркотикам и самоубийству.

— Но вы как-то боролись за свои права? — тихо спросил Эневек.

— Все. И я, и твой отец тоже. Тридцать лет борьбы за восстановление в правах. Твой отец, в конце концов, не выдержал, сломался. Вот, с 1999 года у нас собственное автономное государство, Нунавут. Никто нас больше не учит жить, никто не переселяет. Но наша коренная жизнь безвозвратно утрачена.

— Значит, надо искать новую.

— Ты прав. Что толку в жалобах? Мы всегда были свободными кочевниками, но имели представление об ограниченной территории и не лезли на чужую землю. Ещё несколько десятилетий назад мы не знали другой организационной формы, кроме свободных семейных союзов, мы не терпели ни вождей, ни начальников, а теперь один эскимос распоряжается другим эскимосом, как это принято в современных государствах. Раньше мы не знали собственности, теперь мы как все. Мы воскрешаем традиции, некоторые заводят ездовых собак, снова учатся строить иглу и разжигать огонь кремнём. Это хорошо, но время мы этим не удержим. И я тебе хочу сказать, мальчик, что я не испытываю никакого недовольства. Мир движется. Сегодня мы кочуем по интернету, охотимся там и собираем информацию. Мы странствуем по всему миру. На нашей земле всё ещё умирает много людей, мы пока не заживили свою травму. На это нужно время, и надежды живых не надо приносить в жертву мёртвым, как ты считаешь?

Эневек смотрел, как солнце прикасается краешком к горизонту.

— Ты прав, — сказал он.

И потом, следуя импульсу, Эневек рассказал Экезаку всё, что они выявили в «Шато», над чем работает штаб и какие предположения они вынесли насчёт чужого разума в море. Всё это вырвалось из него невзначай. Он знал, что нарушает суровый запрет Ли, но ему было уже всё равно. Он досыта намолчался за свою жизнь. А Экезак был последним, кто остался от его семьи.

Дядя не перебивал его.

— Может, тебе послушать совет шамана? — спросил он наконец.

— Нет. Я не верю в шаманов.

— Да кто же им верит? Но эту проблему вам не разрешить средствами науки, мальчик. Шаман сказал бы тебе, что вы имеете дело с духами, духами одушевлённого мира, которые вселяются в существ. Кваллюнаак начали уничтожать жизнь. Они восстановили против себя духов, морскую богиню Седну. Кто бы ни были эти твои существа в море, вы ничего не добьётесь, если попытаетесь выступить против них.

— А как надо?

— Отнеситесь к ним как к части себя. Каждый для другого — инопланетянин на этой якобы понятной планете. Войдите с ними в контакт. Как ты вошёл в контакт с чужим тебе народом. Разве плохо, когда всё снова срастается?

— Это не люди, Иджи.

— Об этом и речи нет. Но они часть того же мира. Как твои руки и ноги — части одного и того же тела. Битву за господство не выиграть. У битв не бывает ничего, кроме жертв. Кого же интересует, сколько живых существ делят между собой землю и кто кого разумнее? Научись понимать их, а не сражаться с ними.

— Звучит как христианская доктрина. Левая щека, правая щека.

— Нет, — хмыкнул Экезак. — Это совет шамана. У нас ведь всё ещё есть шаманы, но мы это не афишируем.

— Какой же шаман мне… — Эневек поднял брови: — Уж не ты ли?

Экезак пожал плечами и улыбнулся:

— Кто-то же должен заботиться о духовном состоянии. Смотри-ка!

К останкам разделанной туши кита подошёл крупный белый медведь и распугал птиц. Они летали вокруг и рассаживались на льду на почтительном расстоянии. Один буревестник то и дело кидался на захватчика сверху. Медведь не обращал на него внимания. Он был далеко от лагеря, и вахтенному не нужно было поднимать тревогу, но тот всё же поднял ружьё и внимательно следил за происходящим.

— Нанук, — сказал Экезак. — У него отличный нюх. Он всё чует. И нас тоже.

Эневек наблюдал за трапезой медведя. Ему не было страшно. Вскоре медведь насытился и пошёл прочь. Один раз обернулся, с любопытством посмотрел на лагерь и исчез за нагромождениями торосов.

— Видишь, как он неспешен, — прошептал дядя. — А ведь он умеет бегать, и ещё как! — Экезак опять хмыкнул, достал из кармана куртки маленькую скульптурную фигурку и положил её Эневеку на ладонь. — Я ждал этой минуты. Знаешь, каждому подарку своё время. Сейчас самое время отдать тебе это.

Эневек внимательно рассмотрел вещицу. Человеческое лицо с оперением волос, переходящим на затылке в голову птицы.

— Дух птицы?