Смотрел на нее — ей не верить было невозможно. Аккуратные тонкие стрелочки на веках делали ее глаза еще ярче, больше. Чистые они бездонные — в них можно утонуть. С такими глазами и прической «ракушкой» она сейчас напоминала ему какую‑то французскую актрису.

Тане‑то верил, а вот терапевту — нет. И любому другому, кто около нее крутился.

— Какой ты ревнивый, — улыбнулась, потому что злости в его словах не почувствовала и в глазах ее уже не увидела. Расслабилась сразу, поняв, что зря себя накрутила. Хотя и не сомневалась, что тем не менее говорил Леонид серьезно. Но как‑то красиво выходило у него ревновать, спокойно. Ее саму не обижая.

— Не бери ты в голову, — отмахнулась. — Если хочешь, давай не пойдем в театр. Я же знаю, ты не горишь желанием, — положила руки ему на плечи.

— Как это не пойдем? Пойдем. И лучше идти прямо сейчас, а то точно не пойдем.

Таня встала с его колен и поправила платье.

— Лёня, ну как?.. — бодро и настойчиво спросила.

— Ах, да, — словно вспомнил, что забыл про комплимент, — идеально, — взял ее за лицо и долго смотрел в глаза, прежде чем поцеловать.

Таня отхлебнула чай, отложила бутерброд, стряхнула с пальцев крошки и набрала номер Вуича. Ответил он строгим немного задумчивым голосом, каким отвечают по рабочему телефону, но тон его заметно смягчился и приобрел ласкающий оттенок, когда Таня заговорила.

— По голосу слышу, что у тебя хорошее настроение. Что случилось? — спросил немного отстраненно, словно в это время был сосредоточен на каком‑то важном деле. Наверное, лоб у него, как всегда, нахмурен и губы плотно поджаты.

— Ничего. Еще ничего. Но случится же? Ты же приедешь сегодня?

— Не знаю. Может быть. Скорее всего, — игриво растянул слова.

— Ну, Лёня… — знала, что шутит он, что приедет. Но все равно хотела определенности, точного подтверждения. Слов каких‑то неравнодушных и внимания.

— Приеду, — твердо пообещал. — Я заеду за тобой на работу и поедем к Шауриным. Вроде как на ужин.

— А что — приглашают? Мне еще никто не звонил.

— А зачем тебе звонить?

— Хорошо, — вздохнула Таня. — А потом что — проводишь меня домой и поцелуешь у подъезда? — чуть — чуть поерзала на стуле, усаживаясь удобнее, опираясь на стол локтями.

— Провожу, но только к себе домой, — проворчал он.

— А там уложишь меня на кровать и обсыпешь розовыми лепестками?

— Можно и лепестками…

— Нет, подожди, — вдруг томно заговорила она, — мы попьем вина, потом я уложу тебя на кровать, медленно сниму с тебя рубашку и нежно поцелую все твои самые чувствительные места, — в ее голосе появилась эротичная бархатистость. Исчезла звонкость и простота.

— Таня, я на работе! — рыкнул Лёня.

— Ах, прости — прости, — засмеялась Татьяна, — я немного забылась. Я вообще тебе не по этому поводу звоню.

— Я так и понял, — громко выдохнул на том конце Лёня. — У тебя всегда долгое и весьма неожиданное предисловие. Ну, все, теперь по сути?

— Да, — тут голос ее стих в нерешительности. — Лёнечка, ты свозишь меня на кладбище? Хочу к матери на могилу съездить. Если можно завтра. Если у тебя нет никаких важных дел. Нет, если ты сильно занят…

— Таня! — остановил он ее. — Я свободен. Я свободен и свожу тебя на кладбище, — показалось, что она не совсем еще решилась на эту поездку и внутренне ждет его отказа, даже рада будет, если вдруг окажется он сильно занят и не сможет ей помочь.

— Ладно, — с какой‑то обреченностью почти прошептала. — Вечером договоримся тогда. Целую.

Таня повесила трубку и, тяжело выдохнув, напряженно сцепила пальцы. За эти годы ни разу не побывала у матери на кладбище. А сейчас почему‑то почувствовала острую необходимость сделать это. И не для того, чтобы мысленно заручиться поддержкой, — мать живая не очень‑то помогала, а уж мертвая тем более. Все‑таки не присутствовать на похоронах матери и ни разу не съездить к ней на могилу — неправильно.

Поднявшись со стула, Таня сунула руки в карманы белого халата и рассеянно уставилась в окно. Сейчас она была счастлива тем особым простым счастьем, когда хотелось и с другими радостью поделиться, и исправить что‑то в своей жизни. Теперь почувствовала, словно на какой‑то черте стоит и шагнуть сможет, лишь от своих обид избавившись. Но обида эта, главная в ее жизни, на мать, раньше какие‑то силы давала, упрямством заряжала, настырностью, а сейчас не нужна стала. Сейчас хотелось все за плечами оставить и ходить свободно, без груза. Да и снилась мать ей часто, оттого просыпалась Татьяна с неясным плохим чувством.

Вечером все сидели на открытой террасе. Вяло тянуло ветром. Воздух был сух и жарок. Где‑то высоко за серыми клубящимися облаками сверкали беззвучные молнии. Хорошо бы ночью пошел дождь.

Остывший чай стал совершенно невкусен, шоколадный бисквит с кремом из взбитых сливок от жары неаппетитно расплылся по тарелке.

— Кто‑нибудь будет торт? — спросила Юля устало — сонным голосом.

— Нет, — твердо ответил Лёня.