На Вуиче были черные джинсы и черная рубашка, очень уместные для их утренней поездки, но теперь захотелось, чтобы он снял с себя эту черноту. Лёня и снял, у Тани в шкафу лежала пара его футболок. Он надел красную. Лёнька не стеснялся ярких цветов, как некоторые мужчины, не старался надеть что‑то серое и практичное. Ей это в нем нравилось. В жизни и так много серости, чего уж лишний раз ее на себя напяливать. Сама тоже старалась покупать вещи поярче, тем более сочные чистые цвета ей очень шли.

Холодными негнущимися пальцами Таня сжала чашку с черным чаем. Нужно что‑то говорить, только не молчать. Почему‑то именно сегодня ужасно боялась тишины, сегодня она какая‑то неловкая.

— Лёня, а почему ты с родителями не уехал в Германию?

Знала, что мать Леонида чистокровная немка, и его родители в девяностых эмигрировали.

— Зачем, — легко пожал он крупными плечами, — буржуям кусты подстригать? Меня и тут неплохо кормят. Я тогда уже с Шауром вляпался по самое не могу, куда уезжать.

— Да уж… Наш Шаур кого угодно сбаламутит.

— Да прям, я и сам рад стараться.

Родители его засобирались заграницу аккурат, когда сын из армии вернулся. Пока документы оформили, пока вызов ждали. Но Лёня отказался уезжать из России. Долго уговаривали единственного сына, долго спорили, но он ни в какую. У него к тому времени свои желания сформировались, свои вполне определенные цели, бросать все и ехать в неизвестность посчитал высшей глупостью. И до сих пор ни разу не пожалел о своем решении. Все у него в жизни сложилось. Все получилось. Почти.

— Ты говоришь по — немецки?

— Бегло. Моя мать учитель немецкого, сама понимаешь, выхода у меня не было, — усмехаясь, развел руками. — Теперь езжу к ним в отпуск, тренируюсь.

Таня понимающе качнула головой и засмеялась. Мокрые ее ресницы дрогнули, наконец‑то и щеки чуть зарумянились, она хлебнула чаю.

— Понимаю. Расскажи что‑нибудь про себя. Ты мне ничего не рассказываешь.

— А что рассказывать? — Сел чуть боком и, подтянувшись к спинке дивана, упер локоть в изголовье. — Говорю же, моя мать училка. Она очень серьезно подходила к вопросам воспитания и всеми силами старалась вырастить из меня приличного человека…

Так глаза у него при этих словах хитро блеснули, что Таня закономерно спросила:

— А ты?

— А я усердно этому сопротивлялся.

— Ну ты же учился в школе олимпийского резерва…

— Да, но это совсем не мешало мне сопротивляться, — улыбнулся он и потер кончик носа. Сам считал, что его улица вырастила, потому что, несмотря на все старания матери, никогда не был домоседом и пай — мальчиком, каким его хотели видеть родители. Мать, в основном. Отцу, кажется, всегда было все равно. — А вообще, я с детства был везунчиком. Пацаном всегда находил то деньги, то золотишко…

Всегда про него так и говорили, что везунчик он по жизни, все к нему с детства будто само в руки плыло, легко давалось. Удивлялись окружающие. Всегда Вуич знал, где, что и как достать, с какими людьми можно и нужно договориться. Никакая авантюра мимо него не проходила.

— И правда везунчик. А к нашему берегу то дерьмо, то щепки.

Лёня расхохотался. Таня сначала хихикнула, потом рассмеялась тоже, задорно так и весело, сбрасывая остатки утреннего напряжения.

— А чем ты увлекался?

Он легко пожал плечами.

— Спорт. Спорт, спорт… Не было у меня больше увлечений. Таких, чтобы я озаботился и дух захватило, не было.

— И бабы, — добавила Татьяна с ироничной улыбкой.

— И бабы, — мягко усмехнулся, — как же без баб…

Таня сделала медленный глоток и долго смотрела в его блестящие зеленые глаза. Потом обежала взглядом лицо: высокий лоб, твердые, четко — очерченные губы, чуть островатый нос, — да, у таких везунчиков, которые все знают и все умеют должен быть именно такой, чуть островатый нос.

— Лёня зачем я тебе? Ты увлеченный человек, с активной жизненной позицией. Зачем тебе такая нудная и скучная женщина, как я? — задумчиво спросила Таня, пытливо вглядываясь ему глаза.

Потому что люблю: хотелось сказать. Потому что любил, нужна.

Столько раз он произносил это слово. Бесчисленное количество раз. Всегда говорил, что любит всех женщин, ведь женщины для этого и рождены, ведь поэтому они, тонкие и слабые существа, сделаны из ребра Адама. И ведь любил каждую по чуть — чуть. Кого‑то за доброту душевную, кого‑то за сексуальность, кого‑то за вкусно приготовленное мясо. И только Танюшу свою — без меры. Давно уже любил ее без меры. И именно ей не мог сказать этих нескольких слов. Боялся. Страшно боялся, что не поверит и рассмеется в лицо.

— Таня, — издал мягкий смешок, — ты не представляешь, как мне не хватает в обычной жизни скуки. Я сам ужасно скучен и непривередлив в быту: ем все подряд, не разбрасываю носки по квартире, а после работы засыпаю перед телевизором.

— И тебя не раздражает, что я плачу?

— Нет.

— И мой бесконечный треп по телефону тебя тоже не раздражает?

— Абсолютно, — спокойно ответил Лёня.

Таня посмотрела на него с прищуром и тихо, но твердо сказала.