— Я беременна, — выпалила Таня, не дожидаясь, пока Лёня выберет какое‑нибудь место и крепко усядется. Не было терпения ждать, пока он обретет под собой твердую почву, чтобы достойно встретить новость о своем скором отцовстве. Какая разница, в конце концов.

Услышав это, Лёня предсказуемо застыл как вкопанный. Замер посреди кабинета, остановил пристальный взгляд на побелевшем Танином лице, потом пробежался по ней глазами, словно искал подтверждения сказанному, и задал самый глупый вопрос, который только мог задать:

— Ты пошутила?

— Да, Лёня! — не сдержавшись, вскричала Таня. — Я вот пришла сюда, сижу и шучу! Развлекаюсь! Мне же делать больше нечего! Это похоже на шутку?!

Лёня сначала смотрел оторопело, потом залился басистым смехом.

— Что правда? — спросил, заглушив смех.

Тане тут же захотелось запустить в него чем‑нибудь потяжелее, чтобы он заткнулся. Денис, верно, по лицу сестры понял, что чашка недопитого мятного чая сейчас полетит в Вуича, забрал ее, но вместо того, чтобы разрядить обстановку, подлил масла в огонь:

— Ну ты и спайпер, Романыч…

Лёнька снова громко расхохотался, запрокинув голову, но не смех то был, а идиотский протяжный гогот. Тане захотелось расплакаться. Слезы уже подступили к глазам, но Лёнька внезапно оборвал смех и напустил на себя серьезный вид. Почти серьезный. Глаза его весело блестели, на щеках заиграл румянец, уголки губ дрожали, сдерживая нагловатую ухмылку. Вуич приложил руку к сердцу, — тут Таня в десятый раз пожалела, что брат забрал у нее чашку, — и сказал известное, знакомое, теперь уже ненавистное:

— Танюха, я, как джентльмен, просто обязан на тебе жениться. Ну теперь‑то, я просто обязан, теперь ты точно не можешь мне отказать.

Не могла Татьяна сказать точно, что ее взбесило больше: то, как Лёня ее назвал, или его дурацкое клоунское предложение руки и сердца. Сто лет уже так ее не называл, а тут снова «Танюха»! Нет чтобы сесть спокойно, сказать что‑нибудь вразумительное и конструктивное…

Лёня, конечно, сел рядом с ней. Обрел силу в движениях, сорвался с места, уселся удобно и потер красное лицо широкими ладонями, протягивая с выдохом:

— А — а–а — а, в Африке горы вот такой вышины… — Потом уронил руки на стол и весь подтянулся, встрепенулся будто, посмотрел на Татьяну внимательным искрящимся взглядом: — А ты чего так разволновалась? Ну беременная, с кем не бывает…

— Лёня может хватит паясничать! — рявкнула Таня и оттолкнула его, когда он попытался взять ее за руку.

— У меня ребенок скоро родится, что мне плакать, что ли! — то ли удивился, то ли усмехнулся громко и посмотрел на Дениса: — Понятно тебе? А вы вон по психологам с Юлькой шастаете… — по — доброму рассмеялся.

Шаур красноречиво вздохнул и развеселился тоже. Таня ощутила себя не у дел. Всем смешно. И Лёне, и Денису, только ей отчего‑то совсем не весело, посмеяться не над чем, не находила повода для иронии.

После короткого, но содержательного для всех участников разговора в кабинете Шаурина Лёня повез Таню домой, собираясь потом вернуться к Денису; из‑за неожиданной новости о беременности Татьяны они и о делах своих позабыли, но тем не менее дела те не терпели отлагательства. По дороге молчали. Леонид о чем‑то нахмурено думал, Татьяна же, напротив, безмятежно смотрела в окно. Напряжение дня отпустило, ведь несмотря на бестолковые шуточки и дурацкий смех, Лёнька порадовал своей реакцией, а остальное все как‑нибудь уляжется. Все‑таки волнения душевные нехорошо сказались на ее самочувствии: голова страшно разболелась — до тошнотворного ощущения в желудке.

Таня поднялась в квартиру. Вуич уехал, пообещав освободиться как можно скорее. Вечером предстояло обговорить, как они будут жить дальше, потому Настю решено было оставить ночевать у деда. Не хотела Таня, чтобы дочь стала случайным свидетелем этого разговора, сама еще не знала: как и когда скажет Насте о том, что в скором времени у той появится братик или сестренка. Неизвестно, как девочка отнесется к этой новости. Тут бы в себя прийти, потом уже ребенка своего готовить к таким разительным переменам в их до этого времени тихой и спокойной жизни.

В спальне Татьяна обессиленно упала на кровать. Планировала прилечь минут на пятнадцать, но и через двадцать не смогла подняться: все тело налилось невыносимой тяжестью, в глаза будто песок насыпали. Плюнув на все, Татьяна, не раздеваясь, завернулась, как в кокон, в покрывало, которым была застелена кровать, и прикрыла веки.