Хотя нет, мысленно поправился Чупров. Шутка со щенком пока оставалась непревзойденной. Щенка купили на день рождения его младшей сестре Мусе; та не чаяла в пушистом тявкающем комке души – постоянно таскала его на руках и, несмотря на протесты матери, спала со щенком в обнимку. Шутка пришла Питону в голову однажды поздним вечером; он подкрался к спящей Мусе, вынул теплого щенка у нее из-под бока и одним движением свернул ему шею. Трупик он положил обратно, а утром утешал бьющуюся в истерике сестру – дескать, щенок просто крепко спит, надо попробовать его разбудить!.. Это была самая смешная шутка в мире!

Но шутка над Новеньким определенно занимала почетное второе место на пьедестале. Питон мысленно еще раз прокрутил недавнюю сцену, смакуя все подробности, – а потом еще раз, и еще… Когда прозвенел звонок с урока, Чупров не рванул на перемену первым, как это было у него заведено, а остался сидеть, блаженно улыбаясь, шмыгая носом и шевеля губами. Шутка удалась!

Стоп.

Стоп-стоп-стоп.

Питон замер.

Почему притырок так задергался, когда Гитлер вызвала его родителей?

Ответа Питон не знал, но собирался во что бы то ни стало его найти. Он ощущал зарождение самой смешной шутки в мире. Самой-самой смешной шутки во всей Солнечной системе и далеко за ее пределами. Смешнее не бывает!

После химии в расписании стоял урок физкультуры. Пух ее всей душой ненавидел, Крюгер – презирал (он многое презирал), а почти все остальные – обожали: сорок минут движухи вместо сидения в душном классе!..

Физкультурник Степан Степаныч был контринтуитивным образом полноват и рыхловат, а также обладал ярко-красным лицом и редеющим нимбом блондинских кудряшек. Степаныч, казалось, и сам не всегда понимал, зачем судьба заставила его преподавать физкультуру в школе; его основным педагогическим приемом было безразличие – ученики притворялись, что тренируются, а он притворялся, что обращает на них внимание.

Пуху было тяжело и противно не только заниматься физкультурой, но и притворяться, что он ей занимается. Испытания начинались еще в пропахшей по́том и баскетбольными мячами раздевалке – как это было заведено у мужской части 8-го «А», переодевание в спортивную форму сопровождалось хохотом, поджопниками и шутками про трусы. Аркашу на таких вещах давно уже было не провести: треники он еще дома надел под брюки. Ну и что, что жарко! Зато удобно!..

– Зырьте, жиробас по ходу в бабских труханах, – заорал Питон. – Штаны снимать очкует!

Сегодня тактический маневр Пуха не сработал.

Шутка была несмешной даже по меркам Питона, поэтому Костя Ким, которого называли Каратистом за азиатскую внешность (и за то, что он выучил приемы карате по секретной распечатке), попытался пнуть Чупрова, не попал и оставил эту затею. Новенького видно не было, зато в поле зрения маячил Крюгер – правда, вел он себя очень странно. Вместо того чтобы изображать Брюса Ли и издеваться над чьими-нибудь трусами, Витя понуро сидел на скамейке в своей обычной школьной одежде и шмыгал носом.

– Ты что, заболел? – спросил Пух.

– Да не, понял, майку дома забыл, не кайф потеть, – объяснил Крюгер характерным честным голосом, безошибочно дававшим понять, что он врет. Точнее, не говорит всей правды.

– Так а как ты будешь заниматься?

– Да не насрать тебе, как? – рявкнул Крюгер, бросил под скамейку свой «дипломат» и, в чем был, рванул в спортзал.

Раздосадованный и удивленный Аркаша поплелся следом. Физра была последним уроком; в принципе, можно было бы двинуть домой и часок почитать перед ненавистным фортепиано, но у Степаныча имелась одна особенность: он всегда тщательнейшим образом записывал, кто присутствует на его уроке. Беглецам приходилось несладно: физрук с наслаждением ставил им двойки, стучал завучу и грозил испорченным аттестатом, дальнейшим непоступлением в институт и, в конечном итоге, армией или работой уборщицей (если сбегала девочка).

Сегодня, впрочем, физрук был настроен благодушно. Причину этого несложно было угадать по его лицу особенно интенсивного красного цвета. Степаныч надеялся, что восьмиклассники не учуют легкий спиртовой аромат и не разглядят характерный блеск в его глазах, но он сильно недооценивал наблюдательность учеников: в школе за ним давно и прочно закрепилось прозвище Стакан Стаканыч.

– Класс! По случаю превосходной погоды занятие сегодня пройдет в школьном дворе! Все бегом марш!

Физрук хлопнул в ладоши и для верности свистнул в висевший у него на шее свисток. Он, кажется, искренне ожидал радостных воплей и ликования, но восьмиклассникам было всё равно, где бездельничать сорок минут; школьники вяло потянулись к выходу из зала.

– Степан Степаныч, что-то я неважно себя чувствую, – на всякий случай сказал Пух.

Этот номер с физруком никогда не прокатывал, но Аркаша был очень упорным мальчиком.

– Ты давай мне, Худородов, не выпендривайся. Посмотри на себя – на тебе пахать надо! Во двор бего-о-ом марш!

По пути Пух попытался обсудить с Крюгером неожиданную истерику Новенького, но Витя отвечал односложно и казался примороженным. Если кто-то сейчас и чувствует себя неважно, понял Пух, то это его друг.

– Может, тебе домой пойти?

– Может, тебе в сраку пойти? Я домой не пойду! – огрызнулся Крюгер.