– Тихо, братух, он нормальный пацан. Щас подогреем его.

Бурый захлопал было глазами, но быстро сообразил, что Сися затевает какую-то шутку. Он ненатурально заулыбался и сделал в сторону Пуха поощрительный жест. Аркаша замедлил шаг. Происходило что-то непонятное: никаких семечек ему раньше никто не предлагал, и ничем хорошим это закончиться не могло. Он прикинул шансы сбежать: школа была совсем рядом, ее желтоватое здание уже виднелось за чахлыми тополями, обрамляющими Буденновский проспект, и, теоретически, он мог… Пух вздохнул. Он реалистично оценивал свою комплекцию и понимал, что далеко не убежит. Поэтому оставалась единственная опция: подойти и взять проклятые семечки, которые он терпеть не мог. Как говорил его отец, ситуация выбора изначально была иллюзорной.

– О, нормально, – преувеличенно обрадовался Сися. – Давай пэтэху, сыпану.

Аркаша понимал районный пацанский язык через два слова на третье, но интонация и мимика не оставляли сомнений: старшие пацаны действительно собирались отсыпать ему семечек. Точнее, конечно, не собирались, а задумывали какую-то гнусность – вон как на периферии зрения корчился Бурый в пароксизмах едва сдерживаемого смеха. Пух вздохнул и протянул ладонь.

– Ровно держи, епта.

Сися запустил руку в карман куртки, после чего издал хриплый булькающий звук и харкнул Аркаше в протянутую ладонь сгустком зеленоватой слизи. Его приятель взвыл.

– Заебись семки? Еще будешь?

– Братан, видел его ёбач?! Я не могу…

Пух затрясся от обиды и отвращения и дернулся было вытереть руку о штанину, но в последний момент нагнулся и схватил из клумбы пучок желтых кленовых листьев. Они прилипали к пальцам; харчок размазывался и отказывался оттираться. Старшаки хватались друг за друга, сотрясаемые хохотом.

– Слышь, свинота, че надо сказать, когда пацаны тебе вкуснячку подгоняют? – вдруг гулко сказал Сися. Он больше не смеялся.

Пух стиснул зубы и с ненавистью уставился на своего мучителя.

– Я не по-о-онял, – с наигранным удивлением протянул отсмеявшийся Бурый. – Ты че, оглох, мудила?

– Не буду, – Пух впервые за последние несколько минут заговорил. Тихо, испуганно, сквозь зубы – но недвусмысленно.

– Нет, будешь, – спокойно сказал Сися, но на виске у него задергалась вена. – А то я тебя покалечу.

Бурый осторожно покосился на товарища.

– Слышь, Сисян, да хуй с ним, че с лохом рамсы катать…

– Завали.

Бурый испуганно заткнулся – он знал, что́ бывает, когда братана начинает вот так потряхивать.

– Ты, лошара, должен знать, – продолжал Сися, глядя в глаза парализованной ужасом жертве, – как с дядей надо разговаривать. Говори спасибо, а то я тебе лицо оторву.

Пух, ненавидя себя, своих мучителей, свою жизнь в целом и это конкретное ее утро в частности, выдавил:

– Спасибо…

Из Сиси как будто разом выкачали воздух. Он прикрыл глаза и вяло махнул рукой:

– Пиздуй отсюда.

Они с Бурым моментально потеряли интерес к жертве и возобновили прерванную беседу о новом боевике с Ван Даммом «Универсальный солдат» – теперь уже Аркаша не существовал в их мире, а не наоборот. Пух наконец отмер, отшвырнул в сторону листья и побежал – мимо серого Немецкого дома, мимо красной военной части, мимо белого памятника молодому Ленину по направлению к желтой школе № 43 имени В. И. Невского, что на углу Буденновского проспекта и проулка с нелепым вычурным названием «улица Греческого города Волос».

Ольга Васильевна, пожилая учительница истории, фланировала между партами, наряженная в свой обычный вязаный свитер неопределенно-зеленого цвета, несмотря на южную сентябрьскую жару. Восьмой «А» историчку не особо любил, но и ненавидеть ее было не за что – тем более что весь объем концентрированной детской ненависти был направлен на жирную завучиху по воспитательной работе Наталью Олеговну и натуральную садистку, химичку Ольгу Валерьевну. Из всего спектра возможных эмоций историчке доставалось снисходительное равнодушие.

– …Танаис был одним из крупнейших и важнейших торговых и культурных центров Приазовья. Город был основан греками ориентировочно за триста лет до нашей эры на правом берегу реки, известной нам сегодня, ребята, как?..

Пух, которого всё еще душила ненависть, хмуро слушал равномерный гул Васильевны. Историю он любил – в основном из-за того, что все войны, завоевания и прочие волнения остались в прошлом, где им самое место. На сегодняшний момент у истории был счастливый конец: человеческая цивилизация умудрилась не погибнуть в мировых войнах, родители родителей его родителей благополучно родились и прожили достаточно долго для того, чтобы генеалогическое древо семьи Худородовых принесло плод в виде него, Аркаши, более известного как Пух. «Точнее, как Жиртрест», – поправил писклявый внутренний голос, по кругу переживавший недавнее унижение и мешающий сосредоточиться на истории родного края.