Бурый показал всем своим видом, что не готов, и умоляюще уставился на Сисю. Тот отвернулся.

Шварц скривился, снова убрал нож и пошел по направлению к арке. Шаман, не повышая голоса, сказал вслед:

– Вопросы остались – найдешь меня.

По напрягшейся спине Шварца было понятно, что он всё услышал.

Шаман повернулся к Крюгеру с Новеньким и улыбнулся обычной, не страшной улыбкой.

– Че-как, парни? Чего загрустили? Пошли газировки попьем, сушняк пиздец!

Питон, наблюдавший за этой сценой из темного вонючего проема между гаражами, не мог поверить своим ушам. Глазам он тоже поверить не мог.

– Но зачем?!

– Что «зачем»?

– Зачем он за нас вписался?

Помятые, но не сломленные Крюгер с Новеньким пробирались по шанхайским кушерям по направлению к 5-й линии.

Их спаситель четверть часа назад двинул в сторону ЦГБ – предварительно, как и обещал, напоив их минералкой из магазина «Маяк». Лимонад Шаман покупать отказался («Нахера вам столько сахара в крови, парни?»), вместо этого угостив одноклассников горьковатыми «Ессентуками», – Крюгер всё еще ощущал медный привкус у основания языка и периодически шумно порыгивал.

– А чего нет-то? – сказал нехарактерно разговорчивый Степан. На его щеках впервые за долгое время заиграл румянец, глаза приняли осмысленное выражение, а в голосе проснулись энергичные нотки.

Крюгер вздохнул.

– Потому что мы лохи, понял.

– Я не лох! – взорвался Степа.

– Да лох, лох. И задрот еще. Я тоже лох, понял. Никто не впрягается за лошпетов. Мы, короче, по жизни сами за себя.

– Так а чего он тогда?

– Да хер его, короче, знает. Что-то тут не так. Чуйкой чую, надо с ним осторожнее, понял.

– В каком смысле?

Витя пнул чей-то забор и шарахнулся в сторону от донесшегося из-за него истерического собачьего лая.

– По ходу, они в одной теме.

– Я не понимаю… Ты можешь нормально объяснить?

– А говоришь, не лох! Да короче, ну, стопудняк они вместе мутят, чтобы мы расслабились, а потом нам вообще, понял, пиздец.

Новенький мотнул головой и ускорил шаг. Уже темнело; Баба Галя в ее состоянии вряд ли за него беспокоилась, а вот он за нее – еще как. Хотя бы с Машкой всё было, кажется, в порядке: кошка обожала подаренную Бычихой селедку, которая всё никак не иссякала. Бока у зверька округлились, шерсть заблестела; Машка быстро перестала быть похожей на ободранную уличную бродяжку и обрела свойственное благополучным кошкам царственное выражение лица. То есть морды. Степа впервые за месяцы улыбнулся своим мыслям.

– Всё, Вить, пришли. Я тут живу. Пока, в школе увидимся. Тебя, наверное, дома ждут, волнуются.

Крюгера такими конскими заходами было не пронять.

– Ты про Пуха не забыл, нет?

За всеми злоключениями и последовавшим за ними чудесным избавлением Новенький, конечно же, о Пухе забыл. Переждав, пока острый укол совести перестанет ощущаться, он осторожно ответил:

– А что мы, ну… Что с ним делать-то будем?

Степа так давно был изгоем, что успел забыть, как вести себя со сверстниками; тем более он успел забыть, что такое друзья. Даже до… всего друзей у него особо не было: так только, дети родительских приятелей и толстый мальчик Володя, с которым они познакомились позапрошлым летом в Дивноморске. С Володей они некоторое время обменивались письмами – Степа даже отправил ему пару ненужных вкладышей; правда, почерк у Володи был такой чудовищный, что переписка сама собой заглохла. В любом случае, всё это к ситуации с Пухом не подходило. Степа не понимал, каких слов и действий Крюгер от него ожидает в контексте Аркашиного позорного бегства. Может, надо гыгыкнуть, как принято у старших пацанов из Сисиного окружения? Или пожалеть описавшегося одноклассника? Или пожалеть, но как бы с юмором? Новенький растерялся.

– А вот ты мне и скажи, понял.

Крюгер прищурился за грязноватыми стеклами очков. Его лицо ничего не выражало, никаких подсказок из него почерпнуть было невозможно. Это, очевидно, было какое-то испытание. А испытания успели уже задолбать Новенького со страшной силой.

– Слушай, Витя. Не знаю, что ты там… В общем, надо к нему идти. Узнать, как он. Вдруг помощь нужна.

Новенький ожидал, что Крюгер скажет какую-нибудь гадость или издевательски захохочет над проявленной слабостью, но ему было наплевать.

Вместо этого Витя выдохнул, сразу в полтора раза уменьшившись в размерах, потупился и подозрительно шмыгнул носом.

– Ты это, ну, понял… Всё правильно.

– Но!.. – начали они хором.

Осеклись.

– Давай ты, – снова хором.

Осеклись.

Заржали.

Снова осеклись – испугавшись многоголосого взрыва лая из темноты.

– Блять, короче, – рявкнул Крюгер. – Если ты при нем вспомнишь, что он обоссался, я тебе душу вырву!