Степа свернул с Буденновского за обувной фабрикой, прошел два квартала по улице Текучева и нырнул в неприметный проулок под сень желтых тополей. Он давно уже научился навигации в дебрях Шанхая: за этим забором нужно было свернуть налево, потом пересечь пыльный безлюдный переулок, потом срезать через чей-то двор, постаравшись при этом не разбудить ротвейлера со взглядом убийцы, потом…

Двое жилистых мужчин в спортивных штанах, майках-алкоголичках и тюремных татуировках проводили его взглядами ротвейлеров.

– Это че за хуй? – спросил один, затягиваясь сигаретой «Петр I». По укоренившейся привычке он держал курево внутри сложенной лодочкой ладони: чтобы конвой не заметил огонек.

– Слышь, не киксуй, это с района, – лениво ответил второй.

– Откуда с района? – не унимался первый.

– Погорельцы, – непонятно сказал второй.

Оба замолчали. Погруженный в свои мысли Степа прошел мимо, не обращая на обитателей Нахаловки внимания. Его никогда не трогали даже самые отмороженные и самые лютые аборигены – и дело было вовсе не в территориальном трайбализме (все знали на районе всех); нет, просто над Новеньким словно висело невидимое черное облако горя – и оно было заразным, готовым окутать любого, кто приблизится, а дети, собаки и профессиональные преступники лучше всех чувствуют такие вещи.

Степа на автопилоте свернул на свою улицу – ну, как улицу: кривой переулок, названия которого никто в округе вспомнить не мог. Если бы кому-то понадобилось отправить Новенькому или его соседям письмо, им нужно было бы написать на конверте «5-я линия». Никто, правда, давно не писал сюда писем.

Показался уродливый, но зато двухэтажный дом Толи Быка – днем кооператора, а вечером цеховика, сделавшего небольшое состояние на оптовых продажах разбавленного технического спирта и «ма́винов». Так называли вареные джинсы – на их задних карманах разноцветными нитками было вышито непонятное, но красивое слово «Mavin». Со временем нахаловские подпольные цеха разнообразили модельный ряд и поменяли «Mavin» сначала на «Malvin», потом на «Marvin», а потом – на что еще хватило фантазии. Паленые «левайсы» на ростовских вещевых рынках при этом покупали гораздо хуже, чем откровенно адские «мавины», даже за те же деньги. Объяснения этому феномену не было, но Бык над такими вещами и не парился.

В это время года и суток цеховик обычно пасся у ворот своего монструозного жилища, пил пиво из стеклянной кружки и тер со своими мутноватыми приятелями, но сегодня 5-я линия была безлюдна. Зато над ней разливался ор Людки, жены Быка, – то есть было очевидно, чем занимаются соседи. Бычиха (так, естественно, все называли Людку) была женщиной крупной, шумной и державшей мужа в черном теле; когда она орала, он понуро молчал до наступления точки кипения – а после начинал молча бить посуду и колотить в стены кулаками.

Степан давно уже подсознательно фильтровал все эти страсти – так люди, живущие у железнодорожных путей, через какое-то время перестают слышать звук проносящихся поездов. Но дело было не только в привычности фона: черное облако не давало Новенькому сосредоточиться на чем-то, кроме самого облака. После того, что случилось с его родителями, разум Степана сжался до крохотной, почти неразличимой точки – в нее помещались только он сам и слепая Баба Галя. Ах да – и Машка. Кошка его мамы.

Вокруг их дома не было забора; сам дом, почерневший и покосившийся, выглядел так, словно недавно пережил страшный пожар – дом и правда его перенес, только довольно давно. Ремонтировать его было некому и не на что.

Степа открыл скрипящую дверь, сощурился на темноту внутри, зашел в дом и не глядя бросил пакет с тетрадями и учебниками на пол – рюкзака, а тем более моднейшего «дипломата», у него не было. Машка приветственно мяукнула, подошла и выгнула спинку, потеревшись о его колени. Степа погладил ее впалый белый бок.

– Степа, это ты? – донесся из тьмы голос Бабы Гали.

Окна были заколочены еще с пожара, пригодной для жилья была единственная комната – в ней они ели, спали и готовили на крохотной электрической плите нехитрую еду.

– Я, бабуль.

– Почему ты так поздно?

Было совсем не поздно, и Степа из школы пришел прямиком домой, – но время любило подшутить над Бабой Галей. Оно то скакало галопом, то останавливалось на несколько недель, а то и поворачивало вспять. Степа всё это знал. Знал он и то, что Бабе Гале нужно что-то ответить – иначе она расстроится и надолго замолчит, блестя слезами в невидящих глазах.

– Да мы, ба, с ребятами в футбол играли, – сказал он, зажигая настольную лампу. – Я от них прямиком домой!

– Так ты же голодный теперь, Степочка!

Новенькому совершенно не хотелось есть – при этом он не помнил, что и когда ел в последний раз. Он подошел к плите, заглянул в кастрюлю со вчерашней гречкой и вздохнул – ее осталось несколько ложек. Преувеличенно бодрым тоном Степа отрапортовал:

– Да нет, бабуль, я в школе пообедал! И еще меня друзья бутербродами с сыром угостили! Давай я тебе гречку погрею? Ты голодная?

– Нет, я… Я не помню, Степочка, – тихо сказала бабушка.

– Значит, голодная! – заключил Новенький. – Пять минут – и всё готово!