Но столь празднично посеянное зерно не принесло ни радости, ни урожая, это был безжалостный год. Начав с возврата к зиме и морозам, погода в эту весну и лето не останавливалась ни перед какими каверзами и пакостями, а летом, когда поля наконец покрылись редкими, невысокими, худосочными всходами, пришла последняя и самая скверная беда – неслыханная засуха, какой не было испокон веков. Неделю за неделей варилось солнце в белесом мареве, ручейки пересохли, от деревенского пруда осталось лишь грязное болото, рай для стрекоз и полчищ комаров, в сухой земле зияли глубокие трещины, урожай заболевал и высыхал прямо-таки на глазах. То и дело собирались тучи, но грозы оставались сухими, а если и брызгал вдруг дождик, то затем целыми днями дул иссушающий восточный ветер, часто молния ударяла в высокие деревья, полузасохшие верхушки которых сразу же вспыхивали и быстро сгорали.

– Туру, – сказал однажды Кнехт сыну, – дело это добром не кончится, все демоны против нас. Началось все со звездопада. Думаю, что это будет стоить мне жизни. Помни: если меня принесут в жертву, ты в тот же час займешь мое место и первым делом потребуешь, чтобы мое тело сожгли, а пепел развеяли над полями. У вас будет очень голодная зима. Но потом эта напасть кончится. Смотри, чтобы никто не трогал общинного семенного зерна, за это надо наказывать смертью. Следующий год будет лучше, и люди станут говорить: хорошо, что у нас есть этот новый, молодой кудесник.

В деревне царило отчаяние, Маро занимался подстрекательством, нередко люди бросали угрозы и проклятья в лицо кудеснику. Ада заболела и слегла, ее трясли рвота и лихорадка. Ни процессии, ни жертвоприношения, ни долгий, надрывающий душу бой барабанов уже не помогали. Кнехт руководил всем этим, такова была его служба, но, когда люди разбегались, он оставался в одиночестве, ибо с ним старались не общаться. Он знал, как нужно поступить, и знал, что Маро уже потребовал от родоначальницы принести в жертву его, Кнехта. Ради своей чести и своего сына он сделал последний шаг: надев на Туру полное облачение кудесника, он взял его с собой к родоначальнице, представил как своего преемника и, сложив с себя все обязанности, предложил себя в жертву. Испытующе и с любопытством взглянув на него, она кивнула и сказала «да».

Жертвоприношение состоялось в тот же день. Пришла бы вся деревня, но многие лежали, страдая кровавым поносом, и Ада тоже была тяжело больна. Туру в его мантии и высокой лисьей шапке чуть не свалил тепловой удар. Пришли, за исключением больных, все уважаемые и важные лица, родоначальница с двумя сестрами, старейшины, предводитель барабанного хора Маро. Позади, в беспорядке, следовало простонародье. Никто не бранил старого кудесника, все были довольно молчаливы и подавлены. Отправились в лес и отыскали там большую округлую поляну, ее Кнехт сам выбрал местом обряда. Большинство мужчин захватило каменные топоры, чтобы приготовить дрова для костра. Придя на поляну, поставили кудесника посредине и образовали около него маленький круг, поодаль, образуя круг побольше, стояла толпа. Поскольку все нерешительно и смущенно молчали, слово взял сам кудесник.

– Я был вашим кудесником, – сказал он, – я много лет делал свое дело как умел. Теперь демоны против меня, мне уже ничего не удается. Поэтому я решил принести себя в жертву. Это умиротворит демонов. Мой сын Туру будет вашим новым кудесником. А сейчас убейте меня и, когда я умру, точно следуйте указаниям моего сына. Прощайте! Кто же убьет меня? Я предлагаю барабанщика Маро, он человек для этого подходящий.

Он умолк, и никто не шевельнулся. Туру, побагровев под тяжелой меховой шапкой, затравленно оглядел круг, рот его отца насмешливо искривился. Наконец родоначальница гневно топнула ногой, подозвала кивком головы Маро и прикрикнула на него:

– Вперед же! Возьми топор и сделай это!

Маро, с топором в руках, стал перед своим бывшим учителем, он ненавидел его еще больше, чем когда-либо, насмешливое выражение этого молчаливого старого рта причиняло ему жестокую боль. Он поднял топор, занес его, задержал, прицеливаясь, в воздухе и, глядя жертве в лицо, подождал, чтобы та закрыла глаза. Однако Кнехт не сделал этого, он по-прежнему держал глаза открытыми и глядел на человека с топором, глядел почти без выражения, но то, что взгляд его все-таки выражал, колебалось между жалостью и насмешкой.

Маро в ярости отшвырнул топор.