В кухню зашел отец, а следом за ним брат, и я вздрогнул, припомнив вчерашнюю ночь. Брат безразлично посмотрел на меня, но мне показалось, что он спрятал ухмылку. Мать разнесла грязную посуду с остатками засохшей пищи и поставила посередине стола кастрюлю с дымящимся супом. Поочередно все потянулись наливать себе суп. Мой желудок призывно заурчал, и я, несмотря на брезгливость к не чистой посуде, потянулся тоже к половнику, зачерпнул и уставился с отвращением на куриную голову, плавающую в золотистом бульоне. Как во сне я зачерпнул снова, и на этот раз в половнике оказалась когтистая лапа с остатками грязи, и несколько маленьких коричневых перьев. Едва подавив подступившую тошноту, я увидел, как родители и брат, с удовольствием причмокивая, поглощали эту мерзость, закусывая сырной лепешкой.

— Что ты не ешь? — спросила мать.

— Спасибо, я не голоден.

— Не дури, я знаю, что ты хочешь есть. Давай я тебе налью. Вот, — она поставила передо мной тарелку, в которой плавала та самая куриная лапа.

Все трое уставились на меня.

— Я не могу это есть, — не выдержал я.

— С каких это пор тебе не нравится еда матери? — поинтересовался отец, облизывая нижнюю губу, к которой прилипло куриное перо.

— С тех пор, как вы изменились. Это же не еда, а помои для собак.

— Тебе не нравится моя еда? — ахнула мать. — Но раньше ты никогда не жаловался!

— Я не жаловался, потому что мы ели нормальную… человеческую пищу, но не это. Смотрите, — я разломил лепешку и показал всем зеленовато- коричневую начинку, — вот это есть нельзя. От этого можно отравиться и заболеть.

Отец выхватил у меня лепешку и пристально посмотрел на нее.

— Не неси чушь! Она абсолютно свежая. Твоя мать всегда такие печет, — он откусил большой кусок и проглотил.

— Ладно, еду вы не замечаете, но, а то, что с вами происходит, вы видите? Богдан, скажи, что ты вчера говорил? Что вчера произошло?

— А что мне говорить, — он откинул со лба отросшую грязную челку, и пытливо посмотрел на меня впавшими карими глазами, — например то, что ты остолоп, такая же как задница ба…

— Да, я именно такой и есть! — вскрикнул я. — Но сейчас не об этом. Речь о том, что вы все больны, и нам нужно уехать отсюда. Мама, ты видела себя в зеркало? Вы все выглядите плохо, вы стареете. Вам нужна помощь!

— Помощь нам точно нужна, — подметил отец, — расскажи нам лучше об этом грузине. Я так понимаю, ты не стал слушать меня, а все еще продолжаешь с ним ты дружишь. Как поживают его дети?

— Причем тут его дети?

— Сколько им лет? — продолжил он, обсасывая куриную голову, словно баранью кость.

— У него, кажется, есть младшая дочка, ей вроде еще нет тринадцати? — добавила мать.

— Зачем вам это нужно знать? — я насторожился, этот вопрос уже в третий раз звучал за короткое время.

— Мы хотим все знать о друзьях своего сына, — мать протянула свою руку и положила на мою. Ее рука была мне незнакомой — всегда аккуратные белые ногти превратились в старческие, желтые и корявые, тонкая, с пигментными пятнами, прозрачная кожа обтянула острые костяшки. — В прошлом году, в конце октября, это же ты к той девочке ходил на день рождения? Она же твоя ровесница?

Я посмотрел в холодные и безумные глаза матери: ведь мы договаривались, что отец не узнает об этом, но она и глазом не повела, что выдала меня.

— Так, так, ты ходил в гости к этому паршивому грузину, — пробормотал отец. — Надо будет навестить тогда его. Он же столько добра для тебя сделал. Грамоте жаждал обучить, но ты и так уже грамотный теперь, да? Но мы тебя не виним. Я был слишком строг с тобой. Если бы я позволил тебе обучаться, то ты бы не предал нас…

Капли холодного пота проступили на моем лбу.

— Я… я не хотел, — прошептал я. — Я не хотел всего этого. Я не знал, что вы заболеете.

— Ты думаешь, что мы больны, сынок? — мать изобразила умильность и улыбнулась потрескавшимися, сухими губами. — Нет, мы полностью здоровы, мы просто постарели, как и он. И мы скоро будем, как он, — она все еще держала мою руку. Я попытался одернуть ее, но она крепче сжала ладонь, и ее несколько отросших ногтей впились в мою кожу. — Мы знаем, что выглядим неважно для тебя, но это просто оболочка, которая не имеет никакого значения.

«Они сошли с ума, надо срочно уходить», — промелькнула мысль, я резко дернул руку и вскочил со стула.

— И куда ты собрался? — спросил отец, поднявшись. — Не хочешь с нами разговаривать?

— Вчера он тоже не захотел со мной разговаривать, — вставил брат, — и теперь вот опять убегает. Надо бы его проучить.

— Я не убегаю. Я вернусь. Мне просто нужно в уборную. Я сейчас приду, — я попятился спиной к двери.

Мне показалось, что если я сейчас же не уберусь, они сделают со мной что-то страшное. Медленно отступая, я, старясь ничем не выдавать свой страх, сунул ноги в свои растоптанные ботинки, с вешалки схватил пальто и вышел из дома. Все это время они стояли и не сводили с меня глаз. Как только закрылась дверь, я рванул, что есть мочи — домой я больше не собирался возвращаться.

На бегу, по пути к дому Бахмена, меня настигли горькие слезы, и только вытирая их, я заметил, что моя рука была поцарапана до крови ногтями матери.

8.