— Ты не против, если я стану пользоваться машинкой… время от времени? — это я пытаюсь увести разговор от болезненной для меня темы.

— Да нет, не против, пользуйся, сколько хочешь. — Патрик откидывается на спинку стула и бросает на меня странный взгляд. Даже если моя уловка слишком прозрачна для него — рада, что он слишком тактичен, чтобы допытываться до сути моих увиливаний… За это я почти лю… благодарна ему. Спасибо, Патрик!

Через пару дней после этого разговора Патрик возвращается с работы раньше обычного: я слышу только хлопок уличной калитки и шум велосипедных шин по дорожке за домом — а потом он словно растворяется в воздухе… Четыре часа дня. И весь последующий час я пребываю в странном нервическом состоянии: хочу пойти и узнать, куда он пропал… Чем занят… о чем думает… Почему не зашел навестить свою мать… меня?

Наконец я откладываю шитье в сторону — три метра тонкого льна, из которого хочу сшить себе летнее платье — и выхожу на улицу: Патрика нигде нет, но я знаю, что за домом у гаража у него оборудована небольшая мастерская (знаю, потому что в одиннадцатилетнем возрасте могла часами просиживать там, наблюдая за его работой) и потому иду в том направлении. Я полагала, он совсем забросил плотничать, и одна мысль об обратном — наполняет меня радостью.

Дверь мастерской, действительно, распахнута настежь, и я слышу негромкий звук наждачной бумаги, скользящей по дереву… И почти мгновенно ощущаю разлитый в воздухе запах опилок и столярного клея. Сердце отзывается на это воспоминание сладкой истомой в области живота…

Подкрадываюсь ко входу — прямо партизан-недоросток — и заглядываю вовнутрь: Патрик сидит у столярного станка и шлифует деревянную деталь округлой формы. Я не знаю, что он мастерит, но вид самого мастера буквально вышибает из меня весь воздух: небрежно наброшенная на ржавый крючок мужская рубашка — и Патрик предстает предо мной всей наготой своего смуглого торса, темные волосы на котором странным образом притягивают все мое внимание. Я не могу отвести глаз от их затейливого танца на его теле, от того, как они выделывают па вдоль его крепких грудных мышц и устремляются вниз по животу и дальше за пояс низко сидящих шорт.

Я краснею и понимаю, что мне нравится увиденное… Очень нравится. Нужно отвести глаза и ускользнуть прежде, чем он меня заметит, решаю я одномоментно, а потом, как назло, запинаюсь о стопор двери, и ее протяжный скрип выдает меня с головой.

— Ева? — тут же вскидывает голову Патрик. — Не знал, что ты здесь… Извини, — он сдергивает с крючка рубашку и накидывает на свое обнаженное тело. Все то время, что он сражается с пуговицами, я старательно отвожу глаза в сторону…

— Просто я слышала, как ты пришел… а потом тебя долго не было видно, — лепечу я совсем по-детски. — Извини, если помешала.

— Да нет, ничего такого, — отзывается он на мои слова. — Просто решил немного поработать… давно этим не занимался.

— Можно? — мнусь я на пороге.

— Да, конечно, проходи. Здесь нет ничего секретного… Так, хобби, ничего более.

Теперь, когда все мое внимание не отвлекает на себя обнаженное тело Патрика, я замечаю различные разномастные изделия из дерева, которыми уставлены практически все полки и пол в помещении: это и деревянные стулья с резными спинками, и журнальные столики из спилов дерева, и старомодный сундук (в таком, верно, прятал свои сокровища сам Черная Борода), и даже деревянные часы, которые отсчитывают время на стене.

Прежде здесь было посвободнее…

— Ты сам все это сделал? — интересуюсь я для вида, хотя и так знаю ответ: да, все это он смастерил своими собственными руками. Так же, как хотел смастерить для меня книжную полку… которую мне так и не суждено было увидеть.

— Да, я же говорю, хобби для души, — смущенно отвечает он, потирая заднюю сторону шеи. — Так, ничего особенного…

Я округляю глаза:

— По-твоему, это ничего особенного?! — и провожу пальцами по идеально гладкой поверхности деревянного столика. — Да это просто… вау, Патрик. У тебя талант!

— Глупости. — Потом, должно быть, смущаясь собственной резкости, более спокойно добавляет: — Нет, я раньше тоже так думал, а потом перегорел. Все это блажь, не более того.

Но я-то знаю, что это никакая не блажь, нет, это то, что прежде делало его счастливым: помню, как он насвистывал, работая над очередной деталью, как горели его глаза…

— Ты мог бы работать плотником… Все лучше, чем водить катафалк.

Он снова потирает заднюю сторону шеи — нервничает? Возможно.

— Нет, не получится, — машет он своей темноволосой головой, — единственный человек, с которым я хотел бы работать, на дух меня не переносит… Ну, скажем так, не меня конкретно, тут больше дело в матери, но в любом случае давай уже закроем эту тему, ладно?