Вспоминаю, как шла с Килианом мимо торгового центра и увидела компанию развязного вида мужчин с пивом в руках: они громко разговаривали и смеялись. В одном из них я узнала мужчину из супермаркета, который так грубо требовал денег от старушки с обезжиренным йогуртом… Камилла Коль, да, именно так она тогда и представилась.

— Кто это? — спрашиваю я своего спутника, указывая на мужчину с полусонным выражением на лице. И брови Килиана насмешливо изгибаются:

— Сразу видно, что ты не местная, — бросает он мне. — Это ведь Тобиас Коль, своего рода местная знаменитость. Наркоман и пьяница… Опустившийся человек.

— Наркоман? — повторяю на автомате.

— Да, говорят, сидит на таблетках… Трижды уезжал лечиться (все больше, чтобы не сесть за воровство), только без толку: возвращался и снова принимался за старое. Не знаю, как старики Коль это выносят…

— Старики Коль? — снова переспрашиваю я. — Я познакомилась с фрау Коль в магазине… Она его мать?

Килиан тянет меня в сторону, подальше от развязной компании, попасться на глаза которой ему не особенно хочется.

— Нет, это его бабушка. Они с мужем Тобиаса и вырастили, насколько я знаю. И вот как он им за это отплатил…

Неприятная сцена в супермаркете так и стоит перед глазами, прокручиваясь, словно в немом кино. «Дашь мне денег? Ты обещала, что дашь… так что не увиливай».

… И вот имя этого человека написано на мамином листке в специальном конверте. Зачем?

Наверное, на самом деле я знаю, зачем, просто боюсь себе в этом признаться… Ведь если откинуть все постороннее и остановиться на самом невероятном, то это значит, что…

— Мама, а где мой папочка? — вспоминаю я себя восьмилетнюю. Мы как раз собрали наши вещи и сбежали от очередного маминого дружка, проживающего в крохотной двушке с отвратительными темно-бордовыми обоями в мелкую клетку. Я не помню лица того парня, но эти обои до сих ассоциируются у меня с запахом машинного масла и смазки — тот тип работал в автомастерской.

И вот у мамы на плече ее огромный рюкзак с вещами, а у меня точно такой же, только поменьше, и мы бредем по трассе в сторону Виндсбаха, намереваясь переночевать у маминой подруги с синими волосами. В одной из промчавшихся мимо машин я замечаю на переднем сидении девочку с куклой в руках: всего лишь мгновение, но ее улыбающееся лицо, повернутое в сторону шофера (должно быть, ее отца) заставляет меня задуматься о собственном сиротстве… Нет, тогда я, конечно, этого не понимала, но чувство обделенности присутствовало всегда.

— Мама, а где мой папочка? — повторяю я свой вопрос, решив было, что мама просто не расслышала меня.

— Твой папочка, деточка, был тем еще козлом… Так зачем нам вообще вспоминать о нем? — и она щелкает меня пальцем по носу. — Разве нам так уж плохо вдвоем? Смотри, у меня есть для тебя конфетка.

Я не хочу конфету — я хочу папу, но маме об этом не говорю, не хочу ее расстраивать. Ведь папа, думается мне, это нечто надежное и нерушимое… Если бы у меня был папа, самый настоящий всамделишный папа, нам бы не пришлось мотаться по чужим квартирам и таскать на себе эти огромные рюкзаки! Папа возил бы нас везде на машине и покупал мне мороженое…

Жаль только, все это так и осталось несбыточной мечтой!

… Неужели после стольких лет молчания мама наконец-то посчитала необходимым назвать мне имя моего отца? Неужели это правда? Теперь, когда я смирилась со своим вынужденным сиротством, когда уверила самое себя, что мама, должно быть, и сама толком не знает, кто из ее бывших кавалеров является моим отцом… Именно теперь она называет мне это имя! Зачем? Лучше бы продолжала молчать. Лучше бы и на самом деле не знала ответа на мои детские надоедливые вопросы…

В голове такая сумятица, что я провожу весь этот день буквально на автопилоте: меня как будто бы выбросило из жизни в иное параллельное измерение. Я позволяю Линусу скакать по постели фрау Штайн, оглашая комнату истерическими завываниями, я позволяю самой фрау Штайн быть капризной и чуточку стервозной, окатив меня фонтанчиком только что выпитой ею воды, я даже строчу строчку за строчкой, никак не реагируя на окружающий меня хаос… Разве могут неистовства Линуса превзойти хаос в моей собственной голове? Определенно, нет.

Вечером же, едва Патрик появляется дома, обиженный и не желающий со мной разговаривать, я, проигнорировав все эти видимые сигналы, спрашиваю:

— Что ты знаешь про Тобиаса Коля?

Патрик желал бы продолжать дуться на меня, я это вижу, но на мой вопрос все же отвечает:

— То же, что и все, я полагаю. Что тебя конкретно интересует?

— Какой он человек?

Патрик помимо воли оборачивается и смотрит на меня удивленными глазами.

— Какой он человек? Вот уж, действительно, неожиданный вопрос. Могу я узнать, с чего вдруг такой интерес? — И заметив, должно быть, мое непроницаемое лицо, добавляет: — Или это тайна…

Тайна? Скорее всего, так и есть. Не могу же я признаться Патрику, что моя непутевая мать неожиданно решила огорошить меня именем моего же непутевого папаши… Нет, с этим мне придется разбираться самой.