Выворачиваю руль с диким неистовством, словно сломав его, могу утишить бурю в своем сердце… Не получится: сердечные бури не поддаются физическому воздействию! Но я все равно истязаю руль Патриковой машины — да простит он мне это необоснованное варварство! — и доезжаю до места за рекордные двадцать минут… Втискиваю свою старенькую «тайоту» на пятачок пустого места на платной парковке и иду в сторону трейлерного парка: тот расположен прямо вдоль озера, огороженный забором из сетки рабицы и вроде как не предназначенный для прогулок праздношатающихся субъектов, вроде меня… Я бросаю беглый взгляд на ярко отливающее синевой и искрящееся солнечными бликами озеро перед собой, потом делаю глубокий вдох и… вхожу в зону кемпинга с гулко грохочущим сердцем.

Мамы здесь может и не быть, я осознаю это достаточно хорошо, но все же не могу избавиться от выматывающего душу волнения: а вдруг… Прохожу одну, вторую, третью линию автодомов: люди смеются, переговариваются, поглощают нехитрую пищу, машут мне руками, словно давней знакомой — все, все они кажутся такими счастливыми, а я едва могу дышать. Наверное, со стороны я похожа на серийного убийцу, высматривающего свою несчастную жертву: лицо неживое, застывшее в восковой неподвижности — страшное. По крайней мере именно так я его и ощущаю…

Четвертая, пятая, шестая линии автодомов — мамы я не вижу. Отчаяние начинает постепенно одолевать меня, и тут я слышу этот смех… Громкий, с легкой хрипотцой на выдохе. Ясмин. Так смеялась Ясмин, моя мама, я это помню. Ноги, приросшие было к гравиевой дорожке, устремляются вперед по направлению этого смеха… Я вся — оголенный нерв и удесятеренный в разы слух.

Моя мама тут — Линус был прав. Он не ошибся…

Мама.

Она стоит у видавшего вида кемпера с черным росчерком молнии по правому боку и лыбится какому-то парню с оголенным торсом, поигрывающему перед ней своими не сказать чтобы особо впечатляющими бицепсами. Меня она не видит и продолжает вести пальцем по волосатой груди парня, устремляя свое движение по нисходящей вниз…

Я перестаю дышать.

Мама так изменилась и осталась прежней одновременно: все тот же завораживающий смех, но, боже мой, насколько изменившееся лицо… Обрюзгшее, утратившее яркие краски лицо сорокалетней женщины с броско накрашенными губами, которые словно стремятся возместить недостаток цвета в ее вылинявше-поблекших глазах.

— Деточка, хочешь присоединиться? — замечает меня, наконец, мамин ухажер и одаривает маслянистым взглядом своих насмешливых глаз.

И тогда мама тоже замечает меня…

Ее глаза, в окружении сеточки тонких морщин, вспыхивают на мгновение и гаснут, словно далекие звезды из другой галактики, удивление сменяется принятием — и вот она уже раскидывает руки, как бы приглашая меня броситься к ней в объятия… И делает это так естественно, словно и не было наших девяти лет разлуки, словно мы с ней расстались только вчера, когда она отвела меня переночевать у подруги… Не могу в это поверить, но и противиться притяжению этих рук не могу тоже: срываюсь с места и зарываюсь носом в мамины волосы, пахнущие персиковым шампунем и толикой никотина.

Это почти как сон, наполненный яркими красками лета и запахами стоялой воды, древесного угля и свежесваренного кофе…

Мама.

— Здравствуй, принцесса! — незнакомка с лицом моей матери щиплет меня за щеки и улыбается с такой беззастенчивой открытостью, что я сама вдруг начинаю испытывать вину за те годы ненависти, которые у меня были по отношению к ней. Подумаешь, бросила свою одиннадцатилетнюю дочь — да разве есть в этом хоть что-то особенное, да бросьте вы, право! Это ведь так естественно.

— Здравствуй, мама.

Парень с голым торсом автоматически куда-то испаряется, и вот мы уже входим в трейлер с черной молнией по боку, и мама предлагает мне чашечку кофе. Я соглашаюсь — не потому что хочу ощутить горечь от свежезаваренного напитка, нет, горечи мне нынче хватает и в жизни, просто мне необходимо успокоиться, осознать наконец, что мама… живая, из плоти и крови… стоит предо мной и готовит нам утренний кофе с размеренной неспешностью разморенной солнцем отпускницы.

— Как ты меня нашла? — интересуется она как бы между прочим, засыпая молотые кофейные зерна в почерневшую от долгого использования турку и пристраивая ее на походной печке.

— Случайно… Линус проговорился.

— А… Ясно.

Мне так много хочется ей сказать, что я не знаю, о чем спросить в первую очередь, мысли скачут, обгоняя одна другую…

— Мама, почему ты меня оставила?

Как же долго я мечтала получить ответ на этот вопрос, и вот, задаю… с дрожью в голосе. Ясмин даже не оборачивается, продолжая колдовать над своим угольно-черным напитком, от одного запаха которого у меня уже кружится голова. Наверное, потому что я сегодня не завтракала… и перенервничала… и вообще…

— Я хотела как лучше, принцесса, ты ведь понимаешь, правда?

Нет, не понимаю и потому отрицательно мотаю головой: я мыкалась по приемным семьям, какое же благо она усматривает в этом для меня…