— Патрик тоже знает? — она на секунду замирает, держась рукой за одну из дверец. — Ну, что ты та самая Ева…

— Та самая Ева? — переспрашиваю я.

Беттина глядит на меня, как на тугодумку и терпеливо поясняет:

— Та самая, перед которой он полжизни чувствовал себя чертовски виноватым. — И пожимает плечами: — Надеюсь, твое возвращение облегчило его душу…

Я начинаю размышлять над ее словами, прокручивая в голове вчерашние признания Патрика, но Беттина всплескивает руками:

— Слушай, в этом доме есть хоть капля спиртного? Мне надо выпить… Срочно.

Я подхожу к одному из боковых шкафчиков и выуживаю из него початую бутылку виски — последнюю из уцелевших — и лицо девушки расплывается в блаженной улыбке.

— Ты моя спасительница, — бросает она мне, вынимая из шкафчика чистый стакан, и, заметив, должно быть, какими глазами я за ней наблюдаю, добавляет: — Мне предстоит нелегкий разговор с мамой, так что сама понимаешь… — Салютуют стаканом и залпом его осушает.

Что же это за разговор такой, ради которого следует для начала хорошенько надраться?

И что это за мать, общение с которой вызывает в детях желание приложиться к бутылке…

Беттина между тем падает на стул и на секунду прикрывает глаза руками… Ровно секунда, а потом она вскидывает на меня глаза и говорит:

— Ты, наверное, думаешь, что я злыдня какая-нибудь: бросила брата наедине с больной матерью и умотала в Регенсбург…Только я так больше не могла, — мотает она своими розовыми волосами, — мне надо было вырваться. — Короткое время она молчит, позволяя мне рассмотреть себя всю, а потом признается: — Я замуж выхожу. Знаешь, за кого?

Примерно догадываюсь, но вслух не говорю.

— За парня, что чернее вот этой футболки, — невесело улыбается она, тыча пальцев в свой угольно-черный топ. — Он из Камеруна, слышала, наверное… — И как бы отвечая на чей-то спорный довод, добавляет: — Да, он черный… но только снаружи. И меня любит по-настоящему… — И еще раз добавляет: — А ты тоже любишь моего брата по-настоящему? — И сама же отвечает: — Конечно, любишь, иначе зачем бы ты притащилась в этот богом забытый городок.

— Беттина, — подхожу и забираю у нее бутылку с виски. — Больше не надо. Хватит!

— Да не пьяная я, — говорит она мне, — просто расстроена… Не из-за тебя с Патриком, нет, — машет она своей головой, — а из-за всей этой ситуации в целом. Понимаешь?

— Не совсем.

И тогда девушка указывает мне на стул напротив себя, мол, садись, поговорим, и я послушно присаживаюсь.

— Так брат знает, кто ты или нет? — снова уточняет она. — Зная его, могу предположить, что сразу он тебя не узнал…

— Не узнал, — подтверждаю я ее догадку. — Но теперь между нами все решено…

Беттина невесело усмехается.

— Типа, ты призналась ему в своих чувствах, и он что? Надрался на радостях?

— Он сказал, что тоже любит меня, — произношу не без внутреннего смущения — мне совсем не нравится насмешливость собеседницы, и потому я пересиливаю себя.

— Даже так, — хмыкает девушка. — Да это настоящий прогресс. Поздравляю! — Потом делается абсолютно серьезной и добавляет: — Но ты ведь понимаешь, что будет дальше, не так ли?

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду нашу мать, — выплевывает она с таким ожесточением, что это звучит почти как ругательство. — Ты ведь не можешь и в самом деле думать, что она даст вам с Патриком быть вместе… Этого никогда не случится. Разве что через ее труп… — И негромко добавляет: — Хотя она уже почти что мертва. Но все же… Вы ей уже рассказали?

Отрицательно машу головой, хотя это и не совсем так…

— Так я и думала, — подытоживает Беттина. — И флаг вам в руки…

И тогда я решаюсь спросить ее о том, о чем сама фрау Штайн сказать мне не в силах:

— Почему твоя мать так ненавидит меня?

— Тебя? Нет, она ненавидит не тебя, Ева, — отвечает мне девушка не без горькой полуулыбки, — она ненавидит саму память о Патриковом непослушании, выразившемся в его связи с твоей матерью… Он ведь был ее золотым мальчиком, гордостью и надеждой всего рода Штайнов, а потом — бац! — появилась эта Ясмин с девчонкой на руках, и «золотой» мальчик повел себя совсем не так, как от него ждала властная мамочка. — И как бы извиняясь, пожимает плечами: — Она до сих пор его не простила: за Ясмин, за брошенную учебу — за свои неоправдавшиеся ожидания. Вот и все.

Эти слова заставляют мое сердце онеметь в груди, застыть, перестать биться… Омертветь внутренне. Сжаться в комок…

Розововолосая девушка поднимается со стула и похлопывает меня по плечу. Молча.