— Простите, сеньор, — девушка взяла себя в руки. — Из наших разговоров лекарства не выйдет.

«Да что ж это так неудачно…» — подумал кабальеро с досадой, но не отступился.

— Жаль, что Хетафе не избежало несчастий. Оспа, потом сплошные неурожаи… Я мало знаю таких красивых селений.

— О, да, сеньор! — Инес улыбнулась. — У нас видны горы, весной посмотреть на цветение наших садов приезжают из самой столицы, а храм расписал знаменитый художник.

— Да, ваш отец очень советовал взглянуть на изображение предводителя небесного воинства.

— Прекрасная роспись! — девушка воодушевилась, но чуть запнулась — возникшая перед мысленным взором картина показалась ей очень похожей на инквизитора, защитника Сегильи, без колебаний карающего врагов города.

Инес перевела дыхание и сказала себе: думая о коменданте, лучше вспоминать нарисованного грозного архангела, чем улыбающегося молодого мужчину, с которым она пересмеивалась в патио.

Недолгая задумчивость не укрылась от собеседника, но он легко объяснил её для себя привязанностью девушки к родным краям. К этому времени кабальеро стал убеждён — в жизни сеньориты Рамирес не было ничего, чего ей пришлось бы стыдиться. А девушка с интересом спросила:

— Как вам понравилась роспись?

Тут запнуться пришлось дону Фелису. Поначалу направившись к храму, он свернул в таверну, куда его позвала хорошенькая смуглянка.

— Простите, это так давно было…

— Вас там не было? — угадала Инес, и глаза её заискрились, когда девушка заметила лёгкое смущение весьма самоуверенного сеньора.

— Каюсь, не было, — он в притворном раскаянии опустил голову и сразу же засмеялся. — Я зелёным юнцом тогда был. А вы, сеньорита, ребёнком.

— Постойте, постойте, я, кажется, вспомнила… У вас была огромная шляпа с пушистым красным пером?

В первый миг оторопев, кабальеро тотчас же припомнил. Конечно! Он был записным щёголем и роскошную шляпу выписал из столицы. Был крайне горд и на сверстников поглядывал свысока. Вот был болван!

— Я рад, сеньорита, что вы меня вспомнили!

— Простите, дон Фелис, я вспомнила только шляпу.

«Вот плутовка…» — подумал сеньор и скоро откланялся — сеньорите пришлось вернуться к своей работе. А ещё кабальеро подумал: «До чего же приятно услышать из её уст своё имя».

***

Вечером сеньорита Рамирес декламировала стихи на латыни. Понять смысл были способны от силы несколько человек, остальные слушали её голос, как музыку. Девушка считала невежливым пренебрегать ранеными из простых, поэтому обязательно поясняла, о чём сотни лет назад написал великий Гораций. Спустя четверть часа послышался звук шагов. Инес, внимательно глядя в книгу, обратила на них внимание только тогда, когда раненые от неё отвлеклись, оживились, кто мог — встали, а дремлющий у ног девушки Негрито радостно муркнул. Подняла голову и встретила изумлённый взгляд инквизитора. Тоже встала и присела в поклоне.

— Добрый вечер, сеньор комендант.

Дон Себастьян никак не мог ожидать, что в госпитале устроят поэтический вечер, да ещё и на латыни. Даже смутился.

— Я зашёл узнать, как дела у раненых. Извините, что помешал.

— Что вы, сеньор, нисколько не помешали. Мы все рады вас видеть. Если позволите, я продолжу.

— Конечно, если вы не устали.

— Для меня это отдых.

— С вашего разрешения, я тоже немного послушаю.

— Если вам так угодно, то для меня это честь.

«Экие церемонии…» — про себя проворчал дон Фелис. Впрочем, ему было приятно, что сеньорита Инес так спокойно держится в присутствии неотразимого сеньора де Суэда. Последние месяцы ему поднадоело всеобщее увлечение знатных дам и девиц Сегильи персоной следователя инквизиции, хотя поначалу кабальеро посмеивался над этим феноменом. Минуту спустя ему стало ещё приятнее — девушка вернулась к чтению, и никакой перемены в ней не было заметно.

Сеньорита так же старательно разбирала стихи. Очевидно, она днём урывала минуты подготовиться и почти не запиналась. Выглядела девушка при неровном свете свечи чудесно, загадочно, и вовсе не старалась повернуться так, чтобы её прелестное личико смотрелось наиболее выигрышно с той стороны, где, чуть поодаль, устроился дон Себастьян. Инес не сделала никакого движения, когда комендант, послушав пару стихотворений, встал и как мог тихо покинул собрание.