— Вам не будут препятствовать без моего приказа, а я даю слово — никогда не отдам его.

Пристав совсем запутался, но успокоился. Даже сказал:

— Я сегодня же о вашем аресте доложу коменданту. Вы знаете, каким уважением в Сегилье пользуется комендант, которого называют спасителем города. Он наверняка ценит и ваши заслуги во время осады, может быть, станет для вас поручителем.

За разговором они не заметили, как один из стражников, прибывший в Сегилью после осады, чуть отстал и в ужасе вскрикнул:

— Чёрный кот! Чур меня! — и со страху швырнул в него алебардой.

В глазах Негрито вновь была темнота.

***

Тем временем в монастыре супруги Энрикес едва могли отбиваться от вопросов о том, что случилось. Дон Фернандо еле стоял на ногах — от волнения открылась рана, и его супруга быстро отогнала всех от мужа.

— Мы знаем не больше, чем вы! У моего мужа начнётся вот-вот лихорадка! Мы сейчас едем домой, и с нами поедет сеньорита Рамирес! Будет нашей гостьей, заодно приготовит лекарство.

Решительной даме не мог сопротивляться никто. Возражения бледной Инес донья Элена и не подумала слушать.

— У меня нет времени. Поедете с нами, или я прикажу вас похитить, — а на ушко девушке сеньора шепнула: — Я исполняю приказ того, кто всю осаду отдавал здесь приказы. Извольте слушаться, сеньорита.

Уже в карете измученный дон Фернандо сказал жене:

— Ты, как всегда, правильно всё поняла, — помолчав, он убеждённо прибавил. — Или.

Я очнулся от темноты, как будто мигнул. Оглянулся, прислушался. Мой город, моя дорогая Сегилья растерянно волновалась. Никто не поверил, что наш защитник и комендант — гнусный убийца. Друг другу шептали — интрига, позор! Потом пошли и другие слухи. К сеньору де Суэда могут применить допрос с пристрастием! Невероятно, немыслимо! Знатные сеньоры и простолюдины, забыв все различия, шли к дворцу губернатора, но герцог не принимал никого — он уже был в здании инквизиции. Повсюду по городу были новые стражники — прибывшие после осады на кораблях, пришедшие по дороге, не знавшие, что случилось. Им объясняли, а они пожимали плечами. Пытались остановить капитана Альвареса, но он клялся: тоже не понимает, что происходит. Под угрюмыми взглядами этот комендант ускакал прочь. Наконец, к вечеру из здания инквизиции вышел палач. Всю осаду он жил в своём домике рядом с предместьем — его даже мовры не тронули, и не достал камнепад, а утром после осады мастер Антонио, как ни в чём не бывало, пришёл в здание инквизиции. Незадолго до того, как стемнело, он возвращался домой. Перед ним, как обычно, все расступились. Высокий и очень сильный, палач шёл, не глядя ни на кого. Неожиданно какая-то сеньора к нему обратилась:

— Сеньор Антонио, не желаете ли пообедать в моей таверне?

Палач резко к ней обернулся, глаза его вспыхнули и тотчас погасли. Он коротко хохотнул и пошёл дальше своею дорогой. Перед ним опять расступались, больше не пытаясь остановить. Я подслушал:

— Говорят, палачи умеют пытать так, что искалечат, или так, что человек останется жив и здоров. Только что ему? Он — как прикажут.

— Может быть, деньги?

— Что ему наши деньги… Знатные сеньоры между собой будут решать судьбу нашего коменданта. Что здесь мы?

— Что с нами было бы, если б не наш комендант?

— Будем ждать…

На площади устроен был фейерверк, но праздновали те, кого не было во время осады. Я держался от них подальше, а потом побежал за ворота, в дом, что стоял на отшибе.

Больно было видеть разгромленное предместье. Я старался поменьше крутить головой и скоро добрался до домика палача. Помяукал возле калитки. Ждал долго.

Хозяин открыл и угрюмо сказал мне:

— Снова к Гомеру? Он не желает с тобой водиться… — присмотрелся, добавил: — Нет… Ты сегодня ко мне. Проходи.

Он сел в своё кресло, из которого был виден закат. Я приблизился к его ногам, не смея забраться к нему на колени, и муркнул. Гомер подошёл, фыркнул с презрением, но не стал меня прогонять. Важно лёг рядом. Мастер Антонио на меня посмотрел, поднял и положил к себе на колени.

— Что, Негрито, у тебя случилась беда? В беде твой хозяин? В беде. Не знаю, что от него нужно знатным сеньорам, только мне не нужно от него ничего. Пусть его называют: спаситель Сегильи, а мне что за дело?

Я вздрогнул, а нелюдим снова заговорил, глядя на закатное солнце.