Он произнес это с невероятным почтением в голосе, а мне дико захотелось приложить ладонь к лицу и рассказать приятелям всё, что я знал про «Евровидение» и его ценность для музыки. Впрочем, конкурс этот действительно был почему-то дико популярен, хотя со звездами там почти никогда не складывалось. Я не помнил ничего похожего на «Хери» и подозревал, что, скорее всего, их, его или её забыли сразу после конкурса — как и многих других победителей этого праздника европопа. Но я сдержался.

— И как они? — равнодушно уточнил я.

— Да ничего так, под водку норм пошло, всё легкое и танцевальное. [2]

Самое забавное, что в первой жизни я слегка завидовал Дёме и его приятелям, когда он с гордостью рассказывал, что слушал новые пластинки западных исполнителей, про которых мы с Жасымом даже не подозревали. Но позже я понял, что у компании москвичей, которых он спонсировал, с музыкальным вкусом не всё было гладко — они предпочитали поп-музыку самого низкого пошиба, вроде вот этих хитов «Евровидения». У них не в ходу были более приличные исполнители, хотя они, наверное, про них что-то слышали. Где-то в начале года, например, Дёма хвалился тем, что слушал новый альбом «Арабесок», где пели «тёлки вот с таким выменем». Сейчас я был уверен, что для него это было единственным достоинством той музыки, которую исполняли певица Сандра с подругами. Мелодия, слова, жанр, стиль — вряд ли Дёма сильно вникал во всё это. Впрочем, мы с Казахом тоже не были меломанами.

— А на прошлой неделе, пока тебя не было, он приперся к Рыбке с похмелья и без домашки, — сдал Дёмыча Жасым и посоветовал: — Ты бы поаккуратнее, это даже для тебя слишком изощренная форма самоотчисления. Попомни мои слова, когда тебя выпиздят из института с волчьим билетом.

Это случится через год, но Дёма действительно ускорял процесс всеми возможными и некоторыми невозможными способами.

— А что за Толик? Ты вроде про него раньше не рассказывал, — вмешался я.

— Он у нас в компании всего второй раз, — отмахнулся Дёма. — Я его ещё не понял. Но у него ещё есть пистолеты, старые, — он пытался жестом показать величину этой старости и едва не выронил стакан с остатками пива. — Ну такие, из которых Пушкина убили.

— Круто, — кивнул я. — Только вряд ли стоило ради этого злить Рыбку.

— Да это не тогда было! А Толик пообещал, что как-нибудь даст пальнуть… только это на дачу к нему надо ехать… в июне, наверное.

***

Нравы золотой молодежи позднего СССР меня интересовали слабо, но вот дёмины слова про пальбу пробудили некоторые воспоминания. В нашем городе — вернее, на расположенном неподалеку полигоне — можно было легко найти несгоревшие «макаронины» — длинные соломинки каких-то порохов, желтые и черные. Мы их превращали как в начинку для самодельных петард, так и в заряды для самопалов. Занятие это было, разумеется, чрезвычайно опасным, регулярно заканчивалось членовредительством, и хорошо, что советская медицина была самой лучшей и самой бесплатной в мире — во всяком случае, врачам удавалось спасти большинство пальцев и глаз подрастающих оболтусов.

Свой перелом правого запястья в первом классе я заработал как раз после неудачного полета одной из петард, когда пришлось прыгать с высокого обрыва, чтобы избежать близкого знакомства с бризантным действием порохов. Хорошо, что под обрывом был песчаный пляж, иначе повреждения могли быть гораздо серьезнее; плохо, что из обрыва торчали корни слишком живучей сосны, в расщеп которых и попала моя рука.

Сейчас старые навыки могли мне пригодиться, если я всё-таки соберусь оторвать задницу от удобного дивана в квартире Аллы и её бабушки, и начну действовать. А действовать мне было нужно.

Дело в том, что я понемногу начинал проникаться величием 1984 года. Это был последний осколок эпохи застоя, золотого времени в истории СССР, когда власти наконец-то перестали экспериментировать на своими подданными и позволили им просто жить. Подданные этого подарка, разумеется, не оценили — в полном соответствии с концепцией Маслоу они набили животы, натаскали в свои квартирки польские гарнитуры за 830 рублей и захотели перемен. Перемены себя ждать не заставили — в марте-апреле 1985-го Черненко умер, застой закончился, а вместо него начались интересные времена, которые продолжались и к моменту, когда меня унесло в прошлое.

Ну а поскольку в будущем все были уверены, что перестройку затеял лично товарищ Горбачев, то отложить её было проще простого — достаточно убрать его фигуру с политической доски. Причем именно сейчас, когда он всего лишь один из многих секретарей ЦК, опасности не ощущает, а его охрана имеет весьма невзрачный вид.