— А что не так с твоими родителями? — перебил я его. — Мы мило пообщались недавно с твоей мамой… она очень приветливая. Хотя, наверное, вряд ли она будет такой же, если узнает, что из-за меня её сын получит судимость.

Сейчас, в мае 1984 года, судимость закрывала двери много куда. Например, на любые режимные предприятия или в органы власти. Никто не сделает секретарем какого-нибудь горкома человека с таким пятном в биографии. В принципе, сейчас даже наличие родственников на оккупированной территории во время закончившейся сорок лет назад войны могло стать тем перышком, что перевесит любые заслуги. Правда, Горбачеву это не помешало вскарабкаться на самый верх советской властной пирамиды, а Гагарину — слетать в космос. Но в целом народ всеми правдами и неправдами старался избегать попадания даже в сероватые списки.

Чуть позже на эти судимости начнут просто закрывать глаза, ну а для тех, кто стремился попасть в олигархи, это вообще не будет иметь значения. У представителей другой стороны, кто грабил награбленное, такой пункт в биографии вообще станет весомым плюсом. Но про это мои оппоненты ничего не знали и, наверное, даже не предполагали, что такое станет возможным.

— Да я тебя!..

Родион шагнул на меня, Михаил двинулся за ним, Лёха тоже тронулся с места, но я уже услышал знакомое шипение охотничьей спички, отпрянул назад и крепко зажмурил глаза. Грянул выстрел, у меня выключился слух, сетчатку глаз обожгло вспышкой, кто-то дико заорал, я нащупал свою сумку и достал из неё ломик, ударил наотмашь по широкой дуге из своего полусидячего положения, никого не задел — и открыл глаза.

Стас всё ещё сидел на своей табуретке, но вполоборота; смотрел он в стену, и его глаза тоже были закрыты. В правой руке он держал напильник, а в левой — один из пугачей, из ствола которого шел сизый дымок. Дыма в помещении вообще было много — хотя, разумеется, много меньше, чем если бы самопал был заряжен черным порохом, — и запах стоял соответствующий. Я подошел к Стасу и тронул его за плечо. Он вздрогнул, широко распахнул глаза, кинул пугач на пол — и тут же схватил второй. Кажется, он был готов снова зажечь запал, но я ещё раз тронул за плечо и покачал головой. Надо было понять обстановку, прежде чем расходовать последний заряд.

***

Стас оказался очень метким стрелком — если бы не низкая кучность пугача, Родион мог бы остаться без обоих глаз. А так он всего лишь потерял хороший лоскут кожи на щеке — правда, рана выглядела очень неприятно, и кровь оттуда выходила противными толчками, — да ему вырвало бровь, которая теперь свисала на глаз. Кажется, его ещё и контузило прилично — и сетчатку сожгло. Он лежал на полу, прижав ладони к поврежденным местам, и стонал — но уже значительно тише, чем сразу после выстрела. Куда ушла третья дробина, я не нашел, но, похоже, она улетела мимо. Я быстро обыскал его, вытащил неплохой кожаный бумажник, который отправил в свой карман, даже не заглянув внутрь. За глупость и наглость надо платить.

Михаила и Лёхи в гараже не было, но за дверями кто-то копошился. Я не рискнул сразу выходить к двум противникам, которые находятся неизвестно в каком состоянии, поэтому сначала достал из потайного места оставшуюся световуху, поджег — и кинул её на улицу. Там знакомо бамкнуло, мои противники заматерились на два голоса, а потом я услышал удаляющиеся шаги. На всякий случай первым я выкинул наружу Родиона — он был тяжеловатым, но я смог перевалить его через порог. А потом выглянул в двери и сам.

Лёха, пошатываясь, уже добрался до центральной аллеи кооператива и, похоже, намылился покинуть поле битвы, оставив своих приятелей на милость победителей. А вот Михаил сидел на земле и пытался проморгаться и вернуть слух. Со слухом и у меня были проблемы, но тут ничего не попишешь — это были издержки применения огнестрельного оружия в замкнутом помещении. Рядом кто-то тронул моё плечо — я резко обернулся, но это оказался Стас. С пугачем и напильником.

— Самопал оставь, — сказал я.

И не услышал самого себя.

Стас заметил движение моих губ и отрицательно покачал головой — он тоже нифига не слышал. Я указал на оружие, а потом — в сторону верстака. Эти жесты он понял.

Я вышел на улицу. Родиона, кажется, тоже контузило, но тут я мог посоветовать ему только одно — как можно скорее обратиться к врачам. Хотя фиг его знает, как дальше пойдет — может, нас всех ожидает увлекательный вечер в ментовке, если кто-то из окрестных жителей услышал подозрительный шум и вызвал наряд. Пиротехника тут ещё свободно не продавалась, и к петардам народ не привык. Я лениво подумал, что нужно как-то сказать Стасу, чтобы не лез поперед батьки, и что я возьму ответственность за выстрел на себя. По-хорошему, Стаса вообще надо было выгнать отсюда как можно быстрее, но я пока не представлял, как сообщить ему об этом.