— Ты не любишь пролетариев? — прищурился Валентин.

— Не всех, — признался я. — Я разных встречал, и у себя на родине, и здесь. Большинство честно работают, пьют лишь по праздникам и в меру, в семье у них достаток и всё хорошо. А отец этого Лёхи… его вроде за пьянку из геологического НИИ попёрли, а это ещё постараться надо, — я выдумывал на ходу, но чувствовал, что прокатит. — Ну и живут так себе, хотя квартиру государство им выделило. В общем, совсем не пара сынку этого чиновника из МВД. Но вот поди ж ты…

Валентин хмыкнул.

— Ладно, шут с тобой, диссидент недоделанный. Только заруби себе на носу, нет никаких кланов в СССР и не было никогда, — он похлопал меня по плечу. — Что касается дел наших скорбных… Этот Родион сядет, и надолго, с этим строго… Додумался, кретин, стрелять в жилом доме. А с остальными проведем беседу… чтобы прониклись серьезностью ситуации. А то ещё кто-то из них возьмет пистолет и пойдет тебе мстить, могут невинные люди пострадать.

А я, получается, не такой и невинный?

— Когда их Боб из армии вернется, снова придется во всё это влезать, — сказал я. — Вот он, наверное, мстить будет по-взрослому. За всё сразу — и за Аллу, и за приятелей своих. Но ничего, время есть, подготовлюсь.

— Ещё пугачей настругаешь?

— Нет, хватит уже, баловство всё это, — я помотал головой. — Спортом займусь, драться научусь. Возможно, съедем с Аллой отсюда в другой район, а там пусть ищет.

— Хороший план… очень хороший. А о чем ты вообще мечтаешь, Егор? — вдруг спросил Валентин.

Я на несколько секунд задумался, потому что это мог быть шанс получить внеплановый подарок от Деда Мороза — и шанс выставить себя дураком.

— Очень общий вопрос, честно говоря, — ответил я. — Прямо сейчас я мечтаю о том, чтобы добраться до дома и обнять Аллу.

Валентин улыбнулся.

— А не прямо сейчас?

— А не прямо сейчас — о мире во всём мире и о победе коммунизма.

Тут уже завис Валентин, но у него, видимо, был хороший опыт.

— Об этом все мечтают, даже если говорят обратное, — сказал он. — Но чтобы воплотить эту мечту в жизнь, надо очень много и плодотворно работать.

— Я понимаю, что с коммунизмом сразу не получится, — мне, конечно, надо было промолчать, но это было выше меня. — Ведь хотели же его построить к восьмидесятому году, но решили, что провести олимпиаду важнее.

Распространенный в будущем анекдот, честно говоря, был сильно за гранью допустимых шуток об идеологии, и вид Валентина говорил о том, что его моё чувство юмора покоробило.

— Всё-таки, Егор, ты очень несдержан. Тебя оправдывает твоя молодость, да то, что ты говоришь со мной, а не с кем-то ещё. Над некоторыми вещами шутить надо очень и очень осторожно, предварительно всё обдумав и взвесив. А ты походя говоришь то, за что лет эдак пятьдесят назад могли и десятку дать, да ещё и пять по рогам добавить.

Я был уверен, что Солженицын всё наврал; если бы он писал свой «Архипелаг» про обычных, не политических заключенных, то все они у него сидели бы исключительно за неправильный переход улицы. Впрочем, Валентин был почти свидетелем того неспокойного времени, так что, возможно, свои знания он черпал не только из диссидентских трактатов.

Но и остановиться я не мог. Меня опять понесло.

— Эх… понимаете… Сначала десять лет за тупой анекдот, а потом — за мыслепреступление. Подумал не так, как надо, а тебя хоп — и за решетку. И будут люди ходить с фигами в кармане, заученно повторяя, что война — это мир, а свобода — это рабство.

***

В интернетных спорах моего времени книга Оруэлла всплывала настолько часто, что в какой-то момент я её всё-таки прочитал, а потом — и перечитал, что было редким для меня случаем. Мне нравился главный герой романа, и мне было безумно его жалко — особенно в конце, когда его ломали палачи безумного Министерства Правды. Но «1984» было вещью в себе. Например, не до конца было понятно, что Оруэлл описывал — то ли сталинский СССР, то ли свою родную Англию сороковых. Двоемыслие как идеология присутствовала в любом обществе нашей планеты — и в капиталистическом, и в социалистическом, и в третьем, развивающемся.

А вот Валентин, кажется, эту антиутопию не читал.

— Как ты сказал? Мыслепреступление? Любопытная конструкция. Сам придумал?

Я помотал головой. Присваивать авторство я не хотел.

— Нет… английский писатель-фантаст написал про мир, где есть наказания за преступления, о которых человек только подумал. Например, за невосторженный образ мыслей, но это было уже у наших писателей.

На лавры соотечественников я тоже посягать не собирался. Но как раз их Валентин читал. [2]

— Это помню, хорошая книга, заставляет задуматься. Говоришь, у англичанина что-то похожее получилось? Надо будет ознакомиться… Как называется?