Неведомых механизмов я, понятное дело, опасался. У людей планов громадьё, они уже посты делят, мысленно награды друг другу раздают — и тут вдруг появляются письма безвестного первокурсника о том, что в Англии ружья кирпичом не чистят. Эти писульки могут оказаться совсем не в кассу, заставят тонкую механику мягкого переворота чуть-чуть засбоить, причем там и тогда, когда совсем не надо. Это риск, тем более серьезный, что с момента смерти Сталина прошло всего-то тридцать лет, а с момента волюнтаристской отставки Хрущева — вообще двадцать. Ребята, которые сидят наверху, наверняка помнят оба события и знают, к чему приводят сбои в хорошо спланированном захвате власти.

Умирать от инфаркта они не хотели, а это означало, что тот самый неведомый студент должен был попасть под поезд метро. Разумеется, по своей собственной неосторожности — он был из провинции, так и не привык к московскому транспорту, ай-ай-ай. Сочувствуем всей душой. А письма… какие, кстати, письма? Тут в архиве пожар случился, проводка старая была, потом нашествие мышей, потом шпионы всё украли. Шпионов сейчас ищут. Мышей тоже. Не извольте беспокоиться. Вон, одного к стенке повели. Что значит — наш, советский? Он шпион коварных империалистов, а потому к нему и применяется высшая мера социальной защиты. И да, так совпало, что именно он читал то письмо, но на допросах показал, что совершенно не помнит его содержания. Вот абсолютно! Даже под пытками так говорил… ой, прошу прощения, этого вы не слышали, хорошо? Хорошо?? А то учтите, что у нас план по шпионам в этом месяце ещё не выполнен.

Я, конечно, мысленно ерничал и храбрился, но мне было до усрачки страшно. Страшно влезать в эту банку с пауками и ворошить их палкой, страшно даже касаться их неведомых дел. И не потому, что это могло быть неким всемирным заговором каких-то мутных персон из отеля «Билдерберг», а тот же Горбачев мог быть завербован ЦРУ.

Чтобы разработать такую операцию, нужно быть не просто семи пядей во лбу, а неким гением от аналитики, который сможет учесть все нюансы внутренней и внешней политики СССР, США и многих других стран целого мира. Ещё нужно хорошо знать и уметь достоверно прогнозировать личные взаимоотношения между разными людьми из разных команд внутри единой коммунистической партии и каждой из партий власти в Штатах и Англии. У европейцев имелись собственные интересы и были возможности их проводить в жизнь. А отправить всю эту тщательно спланированную операцию псу под хвост можно было одним чихом — достаточно тому же Горбачеву простудиться и заболеть во время похорон товарища Брежнева или товарища Андропова. Прецеденты были.

Для меня, например, разрушить планы мирового сионизма было делом относительно несложным — с учетом моего послезнания. Например, я мог просто пристрелить пару агентов влияния — ну или советских чиновников, слишком активно агитировавших за реформы во время перестройки. Другие бы затаились — хотя бы на время поиска крота среди себя, — ну а Советский Союз тем временем вырулил бы в направлении какого-нибудь нового курса, который не закончился бы геополитической катастрофой.

В общем, я склонялся к мысли, что ни одна разведка мира на такое была не способна — хотя подталкивать события в нужном направлении умели и англичане, и американцы. Но лишь подталкивать и годами ждать нужных результатов. А всё остальное большевики сделали сами, по своему собственному разумению и в своих целях. К сожалению, цели Горбачева оказались несовместимы с существованием государства рабочих и крестьян.

Впрочем, это всё была лирика. За четыре дня, проведенные в библиотеке, я нашел целых два момента, которые вызвали мой живейший интерес.

Первый момент, скорее всего, не заинтересовал бы меня, если бы я не прибыл сюда из будущего. Обычно в СССР всё делалось неторопливо, и от появления абстрактной идеи до её реализации на практике могли пройти годы. Но в ноябре 1982 года Андропов вдруг начал гнать коней — он объявил о подготовке экономической реформы буквально через неделю после смерти своего предшественника, словно говоря всему миру, что Брежнев был остолопом и ретроградом и вообще всё развалил. Был создан некий экономический комитет, его возглавил Николай Рыжков, под которого в Секретариате ЦК быстренько организовали целый новый отдел. Рыжкова я помнил хорошо — во второй половине восьмидесятых он был премьер-министром и формально отвечал за всё, что тогда происходило со страной. Впрочем, со временем его роль в крушении Союза была минимизирована, а вся ответственность возложена на Горбачева — но для советской системы управления наличие ярко выраженного вождя всегда было важно. Впрочем, и потом тоже.

Комиссия, кстати, не собиралась рубить сплеча. Там начали изучать экономику социализма настоящим образом — наконец-то, на седьмом десятилетии советской власти. Пытались понять, что и где можно подкрутить, а где стоит отпустить, чтобы всё заработало. То есть цель была самой благой, на неё работали и политики разного уровня, и всякие академики, и доценты с кандидатами.