С любой точки зрения ничего примечательного в апреле 1984 года не было. Конечно, именно в этом году происходило действие знаменитого романа Орвелла или как его там, но мало ли когда и что происходит. В США готовится ко второму сроку злобный актер Рональд Рейган. В Советском Союзе самый финал многолетнего брежневского застоя, который продлится ещё минимум год; у руля страны стоит Константин Устинович Черненко, он помрёт то ли в марте, то ли в апреле 1985-го, оставив СССР в руках Горбачева. Горбачев сразу же озвучит свои «апрельские тезисы», где расскажет про Perestroika, затем он же объявит «гласность», а с провозглашением «ускорения» всё советское житьё-бытьё с огромной скоростью понесется в пропасть.

Как и другие люди доброй воли, я не особо любил Горбачева. Моё поколение было уверено, что именно он развалил Советский Союз и проиграл Холодную войну; многие считали его предателем — ну или человеком недалеким, чем и воспользовались другие, темные силы. И то, и другое было плохо, особенно для того, кто взвалил на себя ответственность за судьбы трехсот миллионов человек, а потом бросил их. Но это были эмоции. На самом деле я не знал, как относиться к развалу Союза; да, это была «геополитическая катастрофа», как говаривал один из наших вождей, но в нынешнем виде СССР был не нужен никому, в том числе и самому себе.

Что в этих условиях должен делать я — единственный человек во всём мире, который точно знает то, что произойдет в ближайшие сорок лет? Было искушение донести всю правду до того же Черненко, чтобы он принял меры и, например, отправил Горбачева убирать снег где-нибудь в Магадане. Но я вряд ли смогу повлиять на дату смерти самого Черненко, и никто не даст гарантии, что тот, кто встанет у руля вместо Горбачева, начнет резко переживать о судьбах страны и населяющих её людей. Может оказаться так, что всё пойдет по совсем плохому сценарию с какими-нибудь чрезвычайно ужасающими последствиями. И это несмотря на то, что события, которым я стал свидетелем, просто прожив жизнь, сделали бы честь самому черному роману Стивена Кинга. Вот скажу я тут кому-нибудь про русско-украинскую войну или глобальную эпидемию неизвестного гриппа, с которой ничего не могли поделать лучшие врачи мира, про черный кратер неизвестной природы на месте Германии и половины Польши — и быстро окажусь на Канатчиковой даче, где буду жрать таблетки и смотреть телевизор до полного просветления.

Наедине с самим собой я мог признаться, что был плохо знаком с историей. Стойкое отвращение к этой науке я заработал как раз на первом курсе института, где нам преподавали нечто под названием «История КПСС». Предмет был безумно скучным, состоял из зазубривания многословных и путаных решений различных съездов и конспектирования работ основоположников — в основном, конечно, Ленина и Брежнева.

Впрочем, плохое знание истории не мешало мне участвовать в различных диспутах в сети, рассуждать о причинах распада Советского Союза и о том, что надо было идти по китайскому пути — в моё время в интернетах этим занимались все поголовно. Но всё это было лукавством. Мои слова были пустыми чуть более чем полностью, за ними не стояли никакие исследования; я даже не знал, в чем заключается пресловутый «китайский путь». Фактически я пересказывал своими словами прочитанные мнения людей, которые, скорее всего, сами были не в курсе того, что тогда происходило, и пытались объяснить случившееся, используя термины, которые хоть немного понимали. К тому же рассуждать в интернетах это одно, а влезать в большую политику самому и без понимания внутренних процессов во властных коридорах было попросту опасно — вполне можно было лишиться головы или, поскольку Сталина на меня нет, отъехать на поселение в тот самый Магадан без права переписки.

Ни тот, ни другой исход меня не устраивал.

Я обратил внимание, что закурил уже третью сигарету — и совершенно не помнил, как закончились две предыдущие. Всё же дым хорошо расчищал дорогу различным мыслям, а размышления о будущем оказались очень забавными. Я полностью выпал из реального мира, и слава богам, что сейчас большинство студентов находилось на занятиях и не могли прервать моё уединение. Наверное, я мог бы нарычать на незваного визитера или даже полезть в драку — хотя и считал себя беззлобным человеком.

Был ещё один, возможно, самый лучший вариант: я мог вообще ничего не делать, чтобы предотвратить будущие события. Это было легко; я очень хорошо умел ничего не делать. Пусть Черненко спокойно скончается, когда наступит его срок; пусть придет Горбачев и объявит перестройку с ускорением и гласностью. Пусть примет все соответствующие указы, которые приведут к тому пиздецу, который будет твориться в конце восьмидесятых и в девяностые. А я, зная будущее, буду пользоваться плодами этих знаний. Например, организую кооператив, через который получу некую — возможно, даже весьма приличную — сумму денег. Вовремя обменяю эти деньги на вечнозеленые доллары и буду поплевывать на своих сограждан, которые растерянно будут глядеть на свои дешевеющие с каждым часом рубли. В приватизацию влезать, наверное, не буду — среди тех ребят, что ею занимались, была повышенная смертность, обычно от отравления свинцом.