Я была лишь зрителем, и вот тогда, наверное, мне и захотелось стать писателем, чтобы не просто смотреть на другие миры, как я всегда делала, читая книги, но и творить их и быть самой подобной Богу.

После десятка миров я убедилась, что каждая книга вела в определённое место, которым можно было неподвижно любоваться: всякое движение снова относило меня к полкам Библиотеки.

Я не знаю, сколько блуждала в лабиринтах стеллажей и завораживающих миров. Я побывала везде, куда только дотянулась, увидела десятки цивилизаций, тысячи лиц, бесконечное множество существ. Когда я уже насытилась этим и утомилась, я заметила книгу с переливчатым камнем на переплёте. Я подумала, в ней точно есть что-то интересное, и не ошиблась. Стоило коснуться её, как меня не оттолкнуло, а втянуло внутрь, словно я была жидкостью, которую кто-то пил из трубочки, а трубочка эта — буквы фолианта, наделённые магической силой своего автора-Творца.

Стараясь не шевелиться, я открыла глаза и увидела Артура. Его добрую улыбку и потрёпанный цилиндр, который он теребил в руках. Рядом, помахивая хвостом, стоял Сириус.

Я огляделась. Высокие стены, усыпанные разноцветными звёздами-огоньками, убегали вверх и замыкались сводами на неведомых высотах. Тишина окутывала нас, и только изредка где-то капала вода.

— Где мы? — спросила я.

— В Пещере Тайн, — сказал Артур, и голос его разнёсся по огромному пространству, соприкоснулся со стенами и вернулся к нам эхом.

Та самая гостиница, где я ночевала когда-то. Те же круглые столики внизу и плетёные кресла с мягкими подушками, та же сердитая женщина у стойки, те же смущение и робость, но на этот раз всё будет по-настоящему.

Не пустые мечты, не томительные жаркие сновидения, от которых просыпаешься с колотящимся в груди сердцем и от которых тебе и неловко, и прекрасно, и так хочется, чтобы они стали реальностью. Вот теперь и станут. Как долго я ждала. Как же болезненно долгожданно всё это.

— На сутки, — говорит Артур и протягивает деньги. Здесь не откупишься песнями и картинами.

«Интересно, как он теперь зарабатывает?» — мелькнула у меня мысль, пока мы поднимались, но тут же улетучилась, стоило Артуру взять меня за руку.

Всегда холодная ладонь. Ей немало доставалось от ногтей, вонзавшихся от безысходности или от злобы на себя — теперь эту самую ладонь целуют мягкие губы, и кожу обжигает горячим дыханием. Оно поднимается к запястью с тонкими венами, проходится по внутренней стороне локтя, ключице, задерживается на шее.

Но мы идём дальше по коридорчику, сворачиваем в номер и запираем дверь. Хочется броситься на него сей же миг. Но я сдерживаюсь. Пусть проявит свою силу, пусть он начнёт.

Разглядываю пока торшер. Кружевной абажур, а под ним — что-то вроде лампочки. Наверно, тоже надо говорить какой-нибудь факт, чтобы он заработал.

Интересно, долго ещё ждать? Я начинаю нервно водить рукой по торшеру и вдруг замираю, когда Артур наконец обнимает меня со спины. И вот чувственные, мягкие, но настойчивые, чуть щекотные прикосновения, от которых мириады мурашек волной пробегают к кончикам пальцев ног.

Я обнимаю его в ответ. Прижимаюсь близко-близко.

А перед закрытыми глазами зияет томное небытие, и мысли куда-то уплывают, и остаётся лишь непередаваемое блаженство. И пусть оно длится вечно, и пусть пока его губы не отделяются от моих, и пусть весь мир замирает в этом ожидании, в этой неге, как застыли сейчас мы оба — пускай.

Впрочем, это ведь ещё только предощущение, предвкушение. Обещание большего.

— Я скучал, — коротко и тихо говорит Артур, мой Артур де Вильбург, мой милый, любимый Артур. Он подхватывает меня на руки и несёт к кровати с бахромчатым покрывалом.

И эти два слова пронзают меня насквозь и отдаются в каждой клеточке, и мурашек ещё больше, и я точно знаю, что в эту фразу вложена вся его боль от разлуки, все сомнения, все томления, и от этого каждое прикосновение отзывается всё сильней и сильней, и я отвечаю ему тем же.

Целую в ответ. Провожу пальцами по позвоночнику, опускаясь всё ниже и ниже, вкладывая в это все долгие бессонные ночи, все беспокойные мысли о том, нужна ли ему, помнит ли он меня.

Помнит. Теперь нет сомнений. Теперь можно забыться и окунуться в бездонное море чувств и плыть на волнах, погружаясь всё глубже и глубже, на время отдаваясь воле его.

Бесконечное подобие, повторение и невозможность предсказать, что же случится дальше.