Я прыгнула с холма, твёрдо веря в то, что справлюсь. И на миг мне показалось, что ветряной конь подхватил меня и понёс над всем Садом, который обратился гигантским лесом, в центре которого стояло Древо, ведущее к могучему Тар-дану. Я увидела его полупрозрачные листья, дрожащие на ветру, причудливо изогнутые лучистые ветви, на которых наверняка время от времени — по вечерам, распивая травяные чаи? — сидят русалки и лешие, глядя оттуда на Мир Мечты, на мою родную Землю, на ещё тысячи миров, где я иногда бываю во снах, уходя в ледяные пустыни или к Поющей Горе, к мудрому Дубу или в пещеры с золотыми скелетами…

Мелькнул огонь. Я вздрогнула, рухнула, ушибла ногу. Снова я была в Саду, под холмом, на котором сидел равнодушный Кот. Над моей головой кружил Соломон.

— Не так, Мирослава, — простонал он.

Тут я совсем разозлилась.

— Думаешь, самый умный? Я сделала всё так, как ты сказал, и вот что получилось! — ответила я, растирая щиколотку. Она медленно, но неотвратимо припухала. Теперь я даже нормально ходить не смогу, не то что летать.

— Приложите, Мирослава, — сказал Соломон, протягивая крошечными когтистыми пальцами листок подорожника.

— Издеваешься? — устало спросила я.

— Он поможет, правда.

Я вздохнула и приложила лист.

— Ты почти готова, — сказал спрыгнувший с холма Кот. — Скоро, если захочешь, увидишь полёты других ведьм. А пока слушай, пора рассказать о Мире Мечты. Ты видела маски хранителей и стражей?

Я кивнула. А сама подумала: причём тут маски, если мы о ведьмах? Может, они научат меня летать получше? И где их увидеть? На шабаш, что ли, ехать?

— Раньше птеродактили — предки твоего Соломона — были вместо хранителей и стражей, — ровным тоном продолжал Кот.

Мне вспомнилось, как о Мире Мечты мне рассказывал Артур, когда я только вернулась сюда. Когда мы шли по улочке, когда сидели на скамейке, когда весь мир вмещался в прикосновение наших ладоней. Когда отзывался во мне каждый его вздох и каждое слово. Когда я верила, что впереди у нас — бесконечное счастье, ведь мы вместе.

Как же давно это было.

Как же щемит в груди от мысли, что сейчас он не здесь. Что я не с ним. И мысли, они бегут беспокойной вереницей, и одна печальней другой: куда мы идём? Что у нас будет после того, как приключение это кончится? Я дойду до Костра, я сделаю то, что должна — а потом? И где вообще Артур? Что с ним? Он молча исчез, сошёл с тропы, ни весточки от него — ничего.

К горлу покатил ком. Захотелось то ли заплакать от одиночества, вдруг нахлынувшего на меня, то ли вонзить ногти в ладони, чтобы отвлечь себя болью. Но разве сильные ведьмы плачут? Разве им бывает больно?

— Всё хорошо, Мирослава, — прошептал Соломон, и слова его сперва отскочили от меня, отразились, подобно солнечному лучу, что отражается от ледяной корки и ослепляет смотрящего, а потом вдруг они отогрели верхний слой, расковали мой лёд и попали в самое сердце. Кокон беспокойства исчез.

— Знаешь, ты и сам волшебный, Соломон, — тихо сказала я, чтобы Кот не услышал. Соломон потёрся пушистой головой мне о щеку.

— Они оберегали Мир Мечты, как и многие другие миры, — продолжал Кот, делая вид, что не замечает того, как я отвлекаюсь. — Маски — даже не дань памяти тем временам. Без них у хранителей теряется вся сила, поскольку маски эти созданы из настоящих птеродактилей, из их кожи и черепа.

Я представила громадную птицеподобную животину, с которой снимают скальп. Меня замутило.

— А почему птеродактили?

Кот не ответил.

— Мы и сами не знаем, Мирослава, — сказал Соломон. — Так было слишком давно.

— Твоё важное дело — отрезвить ведьм. Вывести их из полусна, где они живут из-за глупости и страха.

А это к чему? Мы же вроде о хранителях говорили. Надо было слушать его внимательнее.

Я представила, как по знакомым улочкам полетят толпы ведьм на мётлах, а за спинами у них будут котлы с зельями.

— Нет, — сказал Кот, отвечая на мои мысли. — Ты сама ведьма, ты должна понимать. Погрузись в себя.

Я закрыла глаза. Нога всё ещё ныла, но уже не так сильно.

Перед глазами замелькали кадры. Лицо Артура, почему-то окружённое светом, мама со стариком на фоне пустыни, кладбища с черно-белым фото отца. Вновь непомерное одиночество захлестнуло, набежало волной, но отступило. «Я ведьма. Всё будет хорошо», — сказала я себе.

И услышала плеск воды.

Я плыла по ручью, и словно из густого тумана предо мной представали женщины. В платьях, в обносках, в формах. Худые, полные, чрезмерно толстые, средние. Совсем юные, старые, мои ровесницы. Они проплывали — верней, это я проплывала — мимо, но меня словно никто не замечал. Одни говорили с цветами и обнимали деревья, тоскуя по смутному, почти позабытому умению слышать их голоса, видеть мысли и сны растений. Другие смотрели на пламя свечи, надеясь и боясь, что однажды огонь заговорит с ними. Некоторые опускали стопы в ручей и смотрели мне в лицо, словно могли зреть то, что недоступно другим. Однако когда я махала им рукой, они будто каменели и закрывали глаза.

И ведь все они жили в этом. И боялись.