Игнорируя дальнейшие насмешки старшего, я поднялся с бревна, на котором мы заседали с Ким Бон-Со до этого, и направился к группке сотрудниц нашего отдела.

— Джин Су… — начал я, окликая девушку.

В ответ моя коллега только дернула плечом и демонстративно отвернулась, показывая, что говорить со мной совершенно не желает.

— Послушай… — продолжил я, протягивая к Джин Су руку. — Давай отойдем и поговорим.

Девушка зло на меня зыркнула, но от компании отделилась. Мы отошли чуть в сторонку, и пусть на нас смотрел десяток пар глаз, все же начали разговор.

— Джин Су, послушай, то что было вчера… Мы весь вечер выпивали вместе, веселились, но ты перебрала. Я просто не мог бросить тебя у столов! Вон, хён вообще уснул лицом в кострище! Поэтому я тебя и затащил в палатку и уложил спать… Ты не подумай, я ничего такого сделать не хотел, или как-то тебя обидеть… — начал я под тяжелым взглядом коллеги.

— Ты придурок, Кан Ён Сок! — уверенно сообщила Джин Су. — Совершеннейший придурок! А кажешься таким взрослым и серьезным мужчиной, а сам ведешь себя как мальчишка!

— Что ты имеешь в виду? — не понимая, спросил я.

— Зачем ты со мной обнялся вчера⁈ — в лоб спросила Джин Су.

— Обнялся⁈ — переспросил я.

— Да! Я тебя обняла, а ты начал обзываться! Придурок!

— Подожди, подожди… — я совершенно не помнил того, что произошло в палатке.

— Если я тебе не нравлюсь, мог бы просто промолчать! Или сказать, что у тебя уже есть женщина! Все что угодно! Но говорить такое молодой девушке, да еще с такой мерзкой улыбочкой, будто бы тебе это все нравится… Ты просто ублюдок! — воскликнула Джин Су.

Я устало потер глаза, унимая поднявшуюся волной головную боль.

— Джин Су, честно, я совсем ничего не помню. Мне казалось, что мы просто легли спать в одной палатке. И я не хотел тебя обижать, как ты могла так подумать.

— Ну, уже наговорил! — вспыхнула девушка. — Ты омерзителен!

— Да что я такого вообще сделал и сказал⁈ — не выдержал я.

Щеки и уши Джин Су сейчас были пунцовыми от злости и стыда, девушка даже не смотрела мне в глаза.

— Ты весь день был таким милым… — начала Джин Су. — В палатке я тебя обняла, просто обняла! Мне казалось, что ты хороший, порядочный человек. Я тебя обняла, а ты в ответ улыбнулся и тут обозвал меня годзиллой! Это отвратительно! Обзывать девушек огромным уродливым динозавром! Все! Не хочу тебя видеть!

Джин Су топнула ногой, развернулась на пятках и, сжимая кулаки и широко размахивая руками, решительно направилась к ожидающим ее коллегам. Я же остался стоять на месте, гипнотизируя одну точку.

В моей жизни определенно что-то пошло не так.

* * *

К утру эти двое наконец-то ушли, и Пак Сумин смогла выйти из спальни.

Разговаривать с Юн Хян Ми или Мун Джином у нее не было никакого желания. Вчерашний срыв был продолжением копившегося внутреннего напряжения, которое давило на нервы девушки, парализовало мысли, не давало дышать.

Все крутилось вокруг этого проклятого северянина.

Она не хотела обидеть Кан Ён Сока, да и до этого этот мужлан совершенно спокойно реагировал на ее выходки. Пак Сумин было тяжело сдерживать внутреннюю желчь и спесь, которые были даны ей по праву рождения и которые лишь усилились, когда родня отправила ее учиться за границу. «Косоглазая сучка», так за глаза называли ее другие ученики закрытой школы, в которой она провела четыре долгих года, и в которой у нее так и не появилось друзей. Вонючие, лицемерные, лживые отпрыски элитных европейских семейств, все они смотрели на нее, словно на дикарку, хотя состояние их родителей и дедов вряд ли составляло даже половину богатств конгломерата Pak Industries. В глазах этих детей она была из тех, кого презрительно называют нувориши — быстро взлетевшая чернь, которая купила свой статус, вместо того, чтобы пронести его через столетия. Причем обязательно с французским выговором. «Nouveau riche». И никак иначе. Со временем она стала понимать, почему они относятся к ней подобным образом. У многих из их семей были виноградники и поместья пять-шесть раз старше, чем весь корейский конгломерат семейства Пак. И пока жив ее дед, Пак Ки Хун, окончательной смены поколений не произошло. Поэтому она и не являлась в их глазах ровней, не относилась к столь любимому европейцами классу «old money», берущими свое начало со времен европейских монархий, не относилась к капиталу, фундамент которого был заложен задолго до изобретения электричества или даже паровых машин.