Когда ее, вернувшуюся после туалета и душа, привычно прижали к боку и проворчали про холодные ноги, Кира счастливо улыбнулась. Шепнула: «Я люблю тебя» прямо в упрямый шершавый подбородок, уткнулась носом под ключицу и заснула быстрее Макса.

Утро субботы прекрасно тем, что ты просыпаешься сам. Не потому, что звонит будильник. Не потому, что тебя кто-то будит. А потому, что ты выспался. Что может быть прекраснее?

Макс лениво открыл один глаз. Прищурился от яркого солнца. А вот спящей на соседней подушке Кире солнце нисколько не мешало. Тёмные, почти чёрные волосы на белой наволочке. Обнажённое плечо. Макс приподнялся на локте, разглядывая всё, что было доступно – темноволосый затылок, угол острой лопатки, плечо с совой в обрамлении замысловатых узоров. Легко коснулся контура орнамента и задумался. А хотел бы он, чтобы этой татуировки не было на ее плече? Чтобы Кира никогда не встречала Лекса и не было этой гнусной истории? И не появилась сова на ее плече? Хотел бы Макс этого?

И вдруг понял, что нет. Не хотел бы. Вот если бы встретил сейчас каким-то случаем Лекса – морду бы начистил без размышлений. За всё хорошее, как говорится. Но специально – искать, ворошить прошлое – не будет. Прошлое должно остаться в прошлом. А у них с Кирой впереди будущее. Их общее будущее. Много-много их совместного будущего.

Прижался к своему будущему всем телом. Вздохнул удовлетворённо. Есть вещи, идеально созданные друг для друга. Например, субботнее позднее утро, утренний же стояк и голая любимая девушка рядом. Идеально.

Макс прикоснулся губами к тату. Это часть Киры, без него это была бы не его Кира. И оно идёт Кире, и вообще, Кира идеальна вся. И эта татуировка тоже идеальна.

– Доброе утро.

– Доброе. – Спросонья голос у нее с особенно приятной хрипотцой.

Макс отодвинулся, давая ей возможность повернуться лицом. И она повернулась. Посмотрела сквозь ресницы – даже без туши они у Киры длинные и черные.

– Не смотри на меня так, Макс.

– Как «так»? Как, по-твоему, должен смотреть влюблённый мужчина на голую любимую девушку в своей кровати?

– Понятия не имею. – Она вдруг отвела взгляд. А потом совсем отвернулась. – На меня так никогда не смотрели.

– Кира… – Он потянулся к ней. Легко коснулся губами – скула, кончик носа, уголок рта. – Кирюша…

– Когда ты так на меня смотришь… – Она снова повернулась лицом к нему. – У меня просыпаются странные желания.

– Какие, например?

– Например… варить тебе борщи и печь ватрушки. Гладить твои рубашки. Встречать тебя вечерами с работы. И прочая подобная чушь.

– Почему чушь? – Макс придвинулся совсем близко, чтобы глаз уже не отвела. – Нормальные желания. У меня как раз несколько рубашек не глаженных в шкафу скопилось.

– Макс…

– Доброе утро, любимая.

И только после поцелуя она смогла ему ответить тем же.

– Доброе утро, любимый.

А любимый всё целовал и целовал ее. Лицо, шею, плечи, ниже… Прервался. Выдохнул.

– И вам, девочки мои любимые, доброе утро. Прекрасно выглядите.

Кира звонко прыснула.

– Перестань!

– Не мешай нам, женщина.

А потом он замолчал – к обоюдному удовольствию. Но когда его поцелуи опустились в район пупка, Макс был остановлен.

– Максимка, иди ко мне… – Она легко потянула его за волосы.

– Чуть позже.

– Макс, пожалуйста… – пришлось уже просить. – Не надо…

– Как это «не надо»… – Макс увлечённо нацеловывал ей кожу ниже пупка. – Очень даже надо. У тебя такой живот красивый.

– Максим…

– Тш-ш-ш… Всё будет хорошо.

– Не надо, – тут она всхлипнула. – Пожалуйста.

Вот на это он среагировал. Оторвался, тяжело дыша. Приподнялся на руках, заглянул в глаза.

– Кирюш, ты чего? Девочки же любят куни. Я не великий умелец, но буду стараться, обещаю.

– Не надо, – повторила она.

– Почему? – Кира успела забыть, какой он может быть невозможно упрямый. Но звуки вдруг перестали складываться в слова. И она просто отвернулась.

Макс смотрел на тонкий профиль на белой подушке, на разгорающийся на скуле румянец.

– Ой… Ой-ей-ей… Кажется, караул. Кира-а-а… Ты что… Тебе ни разу не делали куни?

Она отвернулась еще резче, совсем носом в подушку. Румянец стал и вовсе тёмным.

Его затопила какая-то незнакомая до этого момента нежность. Нежность на грани с душевной болью почему-то.

– Кирюшка… – Он уткнулся лбом в нарисованную сову. – Горе ты моё луковое… А еще хвасталась. А сама даже вон… – вздохнул, обнял крепко за плечи. – Какой же ты у меня ребёнок неиспорченный.

Она всхлипнула в подушку.

– Да не переживай ты так. Сейчас испорчу. Вот прямо не сходя с этого места испорчу.

Она вздрогнула. И через секунду Макс с облегчением понял, что она смеётся.

– Ты невозможный тип, Мáлыш!