— Ната! Готовь есть!

Обернулся к нам, сказал почти извиняясь:

— Я страсть, как жрать хочу.

В этом с ним были солидарны все. Ребята сразу взбодрились. Тоха усмехнулся:

— Ихтиандр, ты бы сапоги-то надел. Босиком далеко не уйдешь.

Юрко жалобно глянул на ненавистную обувку. Пожаловался:

— Ребято, вот умеет он все испортить.

— Надевай-надевай…

Антон подвинул сапоги к парню поближе. Юрка завздыхал, вылез из воды, старательно вытер ступни о траву, уселся натягивать носки. Колька неожиданно подмигнул мне подбитым глазом, протянул противным голосом:

— Доцент заставит.

Очень скоро над озером разливался веселый смех. Дружный. Мужской. На четыре голоса.

Дальше в предвкушении ужина зашагали куда веселее. Я еще успел заметить, как к костру выбрался Эдик. Но останавливаться, что приветствовать друга, не стал. Потом. Все потом.

* * *

В лагере вкусно пахло рыбой. И еще чем-то пряным и фруктовым одновременно. Над костром пыхтел чайник.

Наташа быстроногим кузнечиком выскочила нам навстречу, бросилась мне на шею, прижалась, зашептала что-то ласковое, обняла, зацеловала в щеки, в губы, куда попала.

Я же стоял дурак дураком и ясно осознавал, что не испытываю к ней никаких теплых чувств. Не было во мне ни капли влюбленности. Она это тоже почуяла, отлипла на миг, спросила, нахмурив брови:

— Так и не вспомнил ничего?

Я покачал головой.

— Ну и ладно. Я тебя все равно люблю.

Наташа смачно впилась в мои губы поцелуем.

Юрка расфыркался, поспешил возмутиться:

— Совсем обнаглели. Совесть имейте! Вы здесь не одни. Нам тоже хочется.

— Перехочется, — отрезала Наташа, прижалась к моей щеке своей. — И вообще, завидуй молча

Тут же ойкнула, отстранилась виновато.

— Ты небритый, колешься.

Я провел пальцами по подбородку. За эти пять дней щетина, и правда, отросла о-го-го.

— Жрать! — Юрка дошел до огня, взвыл раненым бизоном. — Дайте жрать! Срочно! Вот прям сейчас! Иначе я за себя не отвечаю.

— Руки мыть иди, бизон! — Колька сбросил у навеса мешок и штормовку, направился к озеру.

Там фыркая и отплевываясь умылся, украдкой нюхнул подмышки. Я едва не рассмеялся. За эти пять дней мы один раз более-менее вымылись и прополоскали одежду — в заброшенном шахтерском поселке у колонки. Так что все обзавелись отменным «душком».

Наташа оказалась умницей. Сообразила за меня. Молча сбегала в палатку, принесла полотенце, чистые трусы. Под навесом прихватила мыло. Я был ей благодарен, но купание решил отложить на потом. Юрка был прав. Нам слишком хотелось есть.

Наскоро вымыл руки, поплескал в лицо водой, ополоснул шею, вытерся на ходу и уселся на свободный чурбак. Взял чистую миску.

В котелке оказалась божественная уха. В чайнике душистый отвар, щедро приправленный лесными ягодами. На салат Эдик натаскал какой-то зеленухи. Я даже не стал спрашивать, какой. Мы орудовали ложками. Слушали редкие Юркины возгласы. И ели, ели…

Эдик довольно долго молчал, переводя взгляд с Кольки на Юрку. Наконец не выдержал, спросил:

— А с лицами-то у вас что, орлы?

Санжай смутился. Юрка начал наводить туману, ходить вокруг да около:

— Да мы тут это случайно…

Колька его перебил:

— В овраг скатились неудачно.

Тоха прыснул. Покосился на свой кулак. Я счел за лучшее промолчать. Зиночка всерьез напугалась.

— В овраг? Бедные! Не сильно расшиблись?

— Нет, — было видно, что Кольке врать не хочется, — самую малость.

Эдик хмыкнул, не стал комментировать. Наташа наморщила лоб, попыталась поймать мой взгляд, когда не вышло, предложила:

— А хотите, я могу спеть?

Мы хотели. Мы все хотели.

* * *

Нате освободили самое удобное место. Ради этого Тоха пересел на траву. Так получилось, что песни у костра стали для всех нас единственной отдушиной — настоящим лекарством от стресса.

И Наташа запела. А мы сидели замерев, забыв, что надо жевать. Есть под это волшебство казалось сродни кощунству. Пусть песня была незамысловатой. Пусть. Наши души нуждались в музыке, в красивом девичьем голосе, в бликах огня, в отголосках эха.

Дым костра создает уют,

Искры гаснут в полете сами,

Пять ребят о любви поют,

Чуть охрипшими голосами.

Зиночка придвинулась поближе к Эдику. Положила голову ему на плечо. Я виновато опустил глаза. Если сейчас Наташа старалась для меня, это были напрасные старания. Меня восхищало ее пение, ее мастерство игры на гитаре. Меня совершенно не интересовала она сама. Черт. Я даже не мог себе объяснить, почему.