— Нет. В этом ты прав. — Я попытался подумать, как заставить Баррича понять, почему я был наказан. — Но это было по-другому, Баррич. Другой вид знаний, другой вид обучения. — Я чувствовал себя обязанным настаивать на правоте Галена и пытался объяснить: — Я заслужил это, Баррич. Не он плохо учил, а я не смог научиться. Я пытался. Я действительно пытался. Но, как и Гален, я верю, что по какой-то причине Скиллу нельзя научить бастарда. На мне какое-то клеймо, роковая слабость.

— Дерьмо!

— Нет. Подумай об этом, Баррич. Если ты случишь паршивую кобылу с хорошим жеребцом, жеребенок в равной степени может получить слабость матери или достоинства отца.

Он долго молчал. Потом:

— Твой отец ни за что не лег бы рядом с женщиной, которую можно назвать «паршивой». Если бы у нее не было каких-то достоинств, каких-то признаков ума или силы духа, он не стал бы. Не смог.

— Я слышал, что его заколдовала горная ведьма. — Впервые я повторил вслух историю, о которой часто шептались.

— Чивэл был не такой человек, который мог бы поддаться колдовству. А его сын не какой-то хнычущий слабовольный дурак, который может валяться и скулить, что его следовало побить. — Он наклонился ближе и осторожно коснулся моего виска. От болевого удара я чуть не потерял сознание. — Вот как ты был близок к тому, чтобы потерять глаз от этого «учения».

Его гнев возрастал, и я прикусил язык. Баррич быстро прошелся по комнате, потом резко повернулся и посмотрел на меня:

— Этот щенок, он от суки Пейшенс, верно?

— Да.

— Но ты не… О Фитц, пожалуйста, скажи мне, что это не Уит был причиной всего этого. Если он поступил так с тобой из-за Уита, я не смогу никому и слова сказать в твою защиту. Не смогу никому в глаза посмотреть в этом замке… и в этом королевстве.

— Нет, Баррич. Даю слово, что это не имеет никакого отношения к щенку. Это просто моя неспособность научиться тому, чему меня учили. Моя слабость. — Тихо, — нетерпеливо приказал он мне, — твоего слова достаточно. Я слишком хорошо тебя знаю, чтобы не сомневаться в нем. Что же до остального, то в этом просто нет никакого смысла. Спи дальше. Я ухожу, но вернусь достаточно скоро. Отдых — вот настоящий лекарь.

Теперь Баррич выглядел очень целеустремленным. Мои слова, очевидно, наконец удовлетворили его, что-то прояснили. Он быстро оделся, натянув сапоги, переменив рубашку на свободную и надев поверх нее только кожаный камзол. Кузнечик встал и возбужденно заскулил, когда Баррич выходил, но не смог передать свою озабоченность мне. Он подошел к кровати и залез на нее, чтобы зарыться в одеяло рядом со мной, помогая мне своим доверием. В мрачном отчаянии, которое утвердилось во мне, он был моим единственным светом. Я закрыл глаза, и травы Баррича погрузили меня в лишенный сновидений сон.

Я проснулся позже, в тот же день. Порыв холодного воздуха предшествовал появлению в комнате Баррича. Он обследовал меня всего, небрежно открыв мне глаза, а потом пробежав опытными пальцами по моим ребрам и прочим поврежденным членам. Потом он удовлетворенно заворчал и сменил свою разорванную грязную рубаху на свежую. И он напевал про себя, находясь, очевидно, в хорошем настроении, что никак не согласовывалось с моими синяками и моей депрессией. Было почти облегчением, когда он снова ушел. Я слышал, как он насвистывал внизу и отдавал распоряжения конюшенным мальчикам. Это все звучало так буднично, и я тянулся к этому с силой, удивившей меня. Я хотел, чтобы это вернулось — теплый запах лошадей, собак и соломы, простая работа, выполненная хорошо и целиком. Я тосковал по ней, но наполнявшее меня ощущение бесполезности предсказывало, что даже в этом я потерплю неудачу. Гален часто насмехался над теми, кто исполнял такую простую работу в замке. Он не испытывал ничего, кроме презрения, к кухонной прислуге и поварам, насмехался над конюшенными мальчиками, а солдаты, охранявшие нас мечом и луком, были, по его словам, «идиотами и дебоширами, обреченными молотить чем ни попадя и пользоваться мечом вместо того, чтобы шевелить мозгами». Так что теперь я странным образом разрывался. Мне хотелось вернуться к существованию, которое, как убеждал меня Гален, было презренным, однако сомнения и отчаяние настолько переполняли меня, что даже этого я не мог сделать.