Я стоял, остолбенев, вырисовываясь на дамбе, дрожа от вида этого привидения, пока скрип весел и бульканье воды, срывающейся с них, не сказали мне, что корабль настоящий. Я упал плашмя на дамбу, потом соскользнул с гладкой поверхности дороги в валуны и плывун, разбросанный вдоль нее. Я едва дышал от ужаса. Вся кровь прилила к голове, стуча в висках, в легких не было воздуха. Мне пришлось сжать голову руками и закрыть глаза, чтобы снова обрести контроль над собой. К этому времени тихие звуки, которые должен издавать даже таящийся корабль, стали слабыми, но отчетливыми. Послышался кашель, весло загремело в уключине, что-то тяжелое стучало о палубу. Я ждал какого-нибудь крика или команды, которые бы выдали то, что я обнаружен, но не было ничего. Я осторожно поднял голову, выглядывая сквозь побелевшие корни плывуна. Все было тихо, не считая того, что корабль подходил все ближе и ближе, а гребцы вели его в гавань. Весла поднимались и падали, двигаясь почти бесшумно.

Вскоре я мог расслышать, как они разговаривают на языке, похожем на наш, но речь их была такой грубой, что я едва мог разобрать значение слов. Мужчина перескочил через борт с линем в руках и побрел к берегу. Он привязал корабль на расстоянии не больше двух корабельных длин от того места, где, затаившись между валунами и корягами, лежал я. Двое других выскочили с ножами в руках и взобрались на дамбу. Они побежали по дороге в противоположных направлениях, чтобы занять наблюдательные посты. Один из них встал на дороге почти прямо надо мной. Я сделался маленьким и неподвижным. Я держался за Кузнечика в своем сознании — как ребенок хватается за любимую игрушку, пытаясь спастись от ночных кошмаров. Я должен был вернуться к нему домой и поэтому не мог позволить им обнаружить меня. Убежденность, что я должен выполнить первое, каким-то образом делала второе менее вероятным.

Люди поспешно спускались с борта. Все в них говорило о привычности того, что они делали. Я не мог понять, почему они причалили здесь, пока не увидел, как они выгружают опустевшие бочки из-под пресной воды. Пустые бочки катились по мостовой, и я вспомнил колодец, мимо которого проходил. Часть моего сознания, принадлежавшая Чейду, заметила, что они должны были очень хорошо знать Кузницу, чтобы причалить почти точно напротив этого колодца. Не в первый раз этот корабль останавливался здесь набрать воды.

«Отрави колодец, прежде чем уйдешь», — предложил бы Чейд, но у меня не было ничего подходящего для этой цели и никакого мужества на что-то большее, чем просто прятаться среди валунов. Остальные сошли с корабля и разминали ноги. Я услышал спор между мужчиной и женщиной. Он хотел развести костер из плывуна, чтобы поджарить немного мяса. Она запрещала, говоря, что они отплыли недостаточно далеко и что огонь будет слишком заметным. Раз у них было свежее мясо, значит, они выехали недавно и не издалека. Она дала разрешение на что-то другое, чего я не совсем понял, пока не увидел, как они выгружают два полных бочонка. Еще один человек вышел на берег с целым окороком на плече и бросил его на одну из стоящих вертикально бочек. Мясо с характерным стуком шлепнулось о дерево. Человек вытащил нож и начал отрезать большие ломти, в то время как его товарищ открывал второй бочонок. Они не собирались скоро уходить. А если пираты действительно разожгут костер или останутся до рассвета, тень от моего бревна перестанет быть сколько-нибудь надежным убежищем. Мне надо было оттуда выбираться.

Сквозь гнезда песчаных блох и кучи морских водорослей, между бревнами и камнями я полз на животе по песку и крупному гравию. Клянусь, что каждая коряга цеплялась за меня и каждый выпирающий камень преграждал мне путь. Волны с шумом разбивались о скалы, и ветер разносил блестящие брызги. Я скоро промок. Я пытался двигаться в такт звукам волн, чтобы скрыть шум от моего продвижения. Кое-где на камнях торчали зубы куманики, песок забивался в раны на моих руках и коленях. Мой посох превратился в непосильную ношу, но я не мог бросить свое единственное оружие. Спустя долгое время после того, как я перестал слышать голоса пиратов, я осмелился не встать, но, все еще сжавшись, переползать от камня к бревну. Наконец я взобрался на дорогу и пополз через нее. Один раз в тени обвалившегося пакгауза я встал, прижимаясь к стене, и огляделся.

Все было тихо. Я осмелился сделать два шага на дорогу, но даже там не заметил ни корабля, ни часовых.

Возможно, это означало, что они тоже не могут меня видеть. Я вздохнул, успокаиваясь. Я попытался нащупать Кузнечика, как некоторые люди похлопывают по своим кошелькам, чтобы убедиться, что их деньги на месте. Я нашел его, но слабого и тихого, а его сознание было похоже на неподвижный пруд. Я иду, выдохнул я, боясь побудить его к какому-нибудь усилию, и снова двинулся вперед.

Ветер не утихал, и моя мокрая соленая одежда прилипла к телу и терла. Я был голоден, замерз и устал. Мокрые ботинки стали настоящим несчастьем. Но у меня и мысли не было о том, чтобы остановиться. Я бежал рысью, как волк, глаза мои непрерывно двигались, уши были насторожены и готовы поймать любой звук откуда бы то ни было. Какое-то мгновение дорога передо мной была пустой и черной, потом тьма обратилась в человека. Двое передо мной, а когда я резко развернулся, еще один оказался сзади. Шум волн скрыл звук их шагов, а мелькающая луна давала возможность разглядеть только проблески людей, когда они смыкались кольцом вокруг меня. Я прислонился спиной к твердой стене пакгауза, поднял палку и стал ждать.

Я смотрел, как они крадучись, беззвучно подходят. Я удивился этому, потому что они могли бы закричать и тогда вся команда явилась бы посмотреть, как меня берут в плен. Но эти люди следили друг за другом так же, как они следили за мной. Они не охотились стаей, но каждый надеялся, что другие умрут, убивая меня, и добыча перейдет к оставшемуся. «Перекованные», не пираты.