— Осторожно, не урони его.

— Я шут, а не идиот, — последовал ответ, но он все-таки сел на мою постель и положил рядом щенка. Кузнечик мгновенно начал нюхать и рыться в постели. Я сел с другой стороны, на случай, если он подойдет слишком близко к краю.

— Итак, — небрежно спросил шут, — ты намерен дозволить ей подкупить себя подарками?

— Почему бы и нет. — Я пытался говорить легко.

— Это было бы ошибкой для вас обоих. — Шут ущипнул маленький хвостик Кузнечика, и малыш начал кружиться вокруг собственной оси со щенячьим рычанием. — Она захочет давать тебе вещи. Тебе придется принимать их, потому что нет вежливого способа отказаться. Но ты не знаешь, что они выстроят между вами — мост или стену.

— Ты знаешь Чейда? — спросил я внезапно, потому что шут говорил так похоже на моего учителя, что мне было просто необходимо знать это. Никогда никому другому я ничего не говорил о Чейде, кроме Шрюда, конечно, и не слышал никаких разговоров о нем в замке.

— Чейд или не Чейд, а я знаю, когда надо держать язык за зубами. Хорошо бы и тебе этому научиться. — Шут внезапно встал и пошел к двери. Там он на мгновение задержался: — Она ненавидела тебя только первые несколько месяцев. И на самом деле это не была ненависть к тебе, это была слепая ревность к твоей матери, которая смогла выносить ребенка для Чивэла, а Пейшенс не могла. Потом ее сердце смягчилось. Она хотела послать за тобой, чтобы вырастить тебя как собственного сына. Некоторые говорят, что она просто хотела обладать всем, что касалось Чивэла, но я так не думаю.

Я уставился на шута.

— Ты похож на рыбу, когда так открываешь рот, — заметил он, — но, конечно, твой отец отказался. Он сказал, что это будет выглядеть как будто он официально признал своего бастарда. Но я вовсе не думаю, что дело было в этом. Скорее, это было бы опасно для тебя. — Шут сделал странное движение рукой, и у него в пальцах появилась полоска сушеного мяса. Я знал, что она была у него в рукаве, но все равно не мог понять, как он проделывает свои фокусы. Он бросил мясо на мою кровать, и щенок жадно схватил его.

— Ты можешь огорчить ее, если захочешь, — сказал шут, — она чувствует такую вину за твое одиночество, и ты так похож на Чивэла, что все произнесенное тобой будет звучать для нее как вышедшее из его уст. Она как драгоценный камень с изъяном. Один точный удар от тебя, и она разлетится на кусочки. Она к тому же полубезумная, ты знаешь. Они никогда бы не смогли убить Чивэла, если бы она не согласилась на его отречение. По крайней мере не с таким веселым пренебрежением к последствиям. Она это знает.

— Кто это «они»? — спросил я.

— «Кто эти они», — поправил меня шут и исчез за дверью. К тому времени, как я подошел к двери, его уже не было. Я попытался нащупать его сознание, но не ощутил почти ничего, как если бы он был «перекован». Я содрогнулся при этой мысли и вернулся к Кузнечику. Он разжевал сушеное мясо и разбросал мокрые маленькие кусочки по всей кровати. Я смотрел на него.

— Шут ушел, — сказал я щенку. Он вильнул хвостиком в знак того, что осведомлен об этом, и продолжал терзать мясо. Он был мой, он был подарен мне. Не просто конюшенная собака, за которой я ухаживал, а моя. Он находился вне сферы влияния Баррича. У меня было мало собственных вещей, кроме одежды и браслета, который дал мне Чейд, но щенок возместил мне все утраты, которые у меня когда-либо были.

Это был холеный и здоровый щенок. Шерсть его была сейчас гладкой, но она станет жестче, когда он повзрослеет. Когда я поднес его к окну, то увидел слабые цветные пятна на его шкурке — значит, он будет темно-тигровым. Я обнаружил одно белое пятнышко у него на подбородке и другое на левой задней лапе. Своими маленькими челюстями он вцепился в рукав моей рубашки и стал свирепо трясти его, издавая кровожадное щенячье рычание. Я возился с ним на кровати до тех пор, пока он не заснул крепчайшим сном. Тогда я перенес его на соломенную подстилку и неохотно занялся своими дневными уроками.

Эта первая неделя с Пейшенс была утомительной для нас обоих. Я научился всегда оставлять какую-то часть своего внимания с Кузнечиком, так что он никогда не чувствовал себя настолько одиноким, чтобы провожать меня воем. Но пока не выработалась привычка, это требовало некоторых усилий, так что иногда я бывал довольно рассеянным. Баррич хмурился из-за этого, но я убедил его, что всему виной мои занятия с Пейшенс.