— Большинство военнослужащих вермахта и ауксилиариев либо вообще никогда не вступают в бой с врагом, либо видят его издали, максимум в прицел. В такой ситуации служба в вермахте испытывает человека на физическую прочность, но его морально-волевые качества не проходят такого же серьезного экзамена. При этом, как однажды сказала Брунгильда, без отваги физическое совершенство не имеет смысла, а сама отвага, будучи ничуть не менее важным качеством, просто службой не проверяется. Нужен реальный бой, причем не издали из пушки пострелять, а в рукопашном бою, глаза в глаза.

— Резонно. Вы предлагаете снизить критерии отбора и…

— …И доказать свою принадлежность к элите человечества в сражении за это самое человечество. Просто между прочим, в Сплите я сражался плечом к плечу с хорватом, который хоть и не был мне ровней по части физического совершенства, но выполнял свой долг в совершенно безнадежном положении, пока не выбыл из строя. Еще там был русский дипломат, который передавал данные нашим морпехам, стоя у окна своего номера, и погиб под обстрелом, не сбежав с поста. Хотя давайте будем откровенны: жесточайшего отбора в вермахт он бы мог и не пройти. Снизив критерии отбора в ауксилиарии и изменив условия получения привилегий арийца так, чтобы умные, храбрые и доблестные имели равные возможности с физически развитыми, мы можем набрать громадную армию в соседних государствах.

Фюрер хмыкнул.

— По правде говоря, тут больше подводных камней, чем их видно с поверхности. Русские в союзниках — это, как мне кажется, еще хуже, чем русские во врагах. С ними, с их отсталой армией, устаревшей техникой, с их коррупцией, бардаком и халатностью хлопот будет больше, чем во время войны…

Тут мне захотелось рассказать ему и о красном флаге на рейхстаге, и о Гитлере, который так и не стал художником, и о хреновых русских танках, которым просто не было числа… Но я выбрал более нейтральный ответ.

— Не стоит недооценивать русских, герр фюрер.

— Ладно, не буду. Но то, что вы предлагаете… это все равно фантастика.

Я покачал головой:

— А вот ни капельки. Это уже делали не раз, причем еще в седую старину. Помните, от кого вермахту достались в наследство кресты на знаменах? Чем то, что я предлагаю, отличается от крестового похода?

* * *

— А сейчас слово предоставляется делегации Рейха. Прошу вас, герр фон Дойчланд.

Я встал, одернул полы пиджака, и подошел к микрофону на трибуне.

— Благодарю вас, господин председатель. Дамы, господа… мы тут собрались, чтобы решить срочные важные проблемы, но я позволю себе начать издалека, поскольку проблема стара и срочно ее решить не получится… Здесь, в Лиге Наций, собралось все разнообразие культур, народов, обычаев, устремлений, точек зрения, религий Старого Света… Как вы полагаете, что объединяет всех нас? В чем едины и германец, и русский, и азиат, и даже самый последний негр в Африке? Что общего между католиком, протестантом, православным, шиитом, суннитом, буддистом и синтоистом? Что объединяет и демократа, и монархиста? Я скажу вам. Желание мира, которое сидит в ком-то глубже, в ком-то на поверхности — но в каждом из нас. Любой хочет, по большому счету, одного: мира сегодня и уверенности в том, что завтра будет лучше или хотя бы не хуже. Все мы в плену языковых барьеров, государственных границ, амбиций и устремлений — и это заставляет нас враждовать или даже воевать. Но задумайтесь: почему мы заключаем перемирия, ведем переговоры, подписываем соглашения о правилах войны, обращения с военнопленными, договариваемся о запрете или даже в одностороннем порядке отказываемся от использования самых жестоких видов оружия? Ответ прост: мы люди, и мы дорожим нашей человечностью. Даже занимаясь самым бесчеловечным занятием на свете — войной — мы пытаемся хоть как-то ее очеловечить, сделать менее разрушительной. Каждое перемирие — это шаг. Каждый обмен военнопленными — это шаг. Каждый запрещенный вид оружия и каждое ограничение ведения войны — это шаг. И вот так, шаг за шагом, мы карабкаемся наверх по крутой лестнице эволюции, туда, где уже не будет войн и братоубийства. В каждом из нас живет вера в то, что однажды мы все-таки заберемся туда и оставим все ужасы насилия и братоубийства внизу, во тьме прошлого.

Я перевел дыхание и обвел зал взглядом: слушают. И вроде бы даже внимательно.