Архипелаг ГУЛАГ читать онлайн
Так мы разговоримся о всякой всячине, что-то смешное вспомним, – и весело и славно тебе среди интересных людей совсем не твоей жизни, совсем не твоего круга опыта, – а между тем уже и прошла безмолвная вечерняя поверка, и очки отобрали – и вот мигает трижды лампа. Это значит – через пять минут отбой!
Скорей, скорей, хватаемся за одеяла! Как на фронте не знаешь, не обрушится ли шквал снарядов, вот сейчас, через минуту, возле тебя, – так и здесь мы не знаем своей роковой допросной ночи. Мы ложимся, мы выставляем одну руку поверх одеяла, мы стараемся выдуть ветер мыслей из головы. Спать!
В такой-то момент в один апрельский вечер, вскоре после того как мы проводили Евтуховича, у нас загрохотал замок. Сердца сжались: кого? Сейчас прошипит надзиратель: «на Сэ!», «на Зэ!». Но надзиратель не шипел. Дверь затворилась. Мы подняли головы. У дверей стоял новичок: худощавый, молодой, в простеньком синем костюме и синей кепке. Вещей у него не было никаких. Он озирался растерянно.
– Какой номер камеры? – спросил он тревожно.
– Пятьдесят третий.
Он вздрогнул.
– С воли? – спросили мы.
– Не-ет… – страдальчески мотнул он головой.
– А когда арестован?
– Вчера утром.
Мы расхохотались. У него было простоватое, очень мягкое лицо, брови почти совсем белые.
– А за что?
(Это – нечестный вопрос, на него нельзя ждать ответа.)
– Да не знаю… Так, пустяки…
Так все и отвечают, все сидят за пустяки. И особенно пустяком кажется дело самому подследственному.
– Ну, всё же?
– Я… воззвание написал. К русскому народу.
– Что-о??? (Таких «пустяков» мы ещё не встречали!)
– Расстреляют? – вытянулось его лицо. Он теребил козырёк так и не снятой кепки.
– Да нет, пожалуй, – успокоили мы. – Сейчас никого не расстреливают. Десятка как часы.
– Вы – рабочий? служащий? – спросил социал-демократ, верный классовому принципу.
– Рабочий.
Фастенко протянул руку и торжествующе воскликнул мне:
– Вот вам, А. И., настроение рабочего класса!
И отвернулся спать, полагая, что дальше уж идти некуда и слушать нечего.
Но он ошибся.
– Как же так – воззвание ни с того ни с сего? От чьего ж имени?
– От своего собственного.
– Да кто ж вы такой?
Новичок виновато улыбнулся:
– Император. Михаил.
Нас пробило как искрой. Мы ещё приподнялись на кроватях, вгляделись. Нет, его застенчивое простонародное лицо нисколько не было похоже на лицо Михаила Романова. Да и возраст…
– Завтра, завтра, спать! – строго сказал Сузи.
Мы засыпали, предвкушая, что завтра два часа до утренней пайки не будут скучными.
Императору тоже внесли кровать, постель, и он тихо лёг близ параши.
В тысяча девятьсот шестнадцатом году в дом московского паровозного машиниста Белова вошёл незнакомый дородный старик с русой бородой, сказал набожной жене машиниста: «Пелагея! У тебя – годовалый сын. Береги его для Господа. Будет час – я приду опять». И ушёл.
Кто был тот старик – не знала Пелагея, но так внятно и грозно он сказал, что слова его подчинили материнское сердце. И пуще глаза берегла она этого ребёнка. Виктор рос тихим, послушливым, набожным, часто бывали ему видения ангелов и Богородицы. Потом реже. Старик больше не являлся. Обучился Виктор шофёрскому делу, в 1936 взяли его в армию, завезли в Биробиджан, и был он там в автороте. Совсем он не был развязен, но, может, этой-то нешофёрской тихостью и кротостью приворожил девушку из вольнонаёмных и закрыл путь своему командиру взвода, добивавшемуся той девушки. В это время на манёвры к ним приехал маршал Блюхер, и тут его личный шофёр тяжело заболел. Блюхер приказал командиру автороты прислать ему лучшего в роте шофёра, командир роты вызвал командира взвода, а уж тот сразу смекнул спихнуть маршалу своего соперника Белова. (В армии часто так: выдвигается не тот, кто достоин, а от кого надо избавиться.) К тому же Белов – непьющий, работящий, не подведёт.
Белов понравился Блюхеру и остался у него. Вскоре Блюхера правдоподобно вызвали в Москву (так отрывали маршала перед арестом от послушного ему Дальнего Востока), туда привёз он и своего шофёра. Осиротев, попал Белов в кремлёвский гараж и стал возить то Михайлова (ЛКСМ), то Лозовского, ещё кого-то, и наконец Хрущёва. Тут насмотрелся Белов (и много рас сказывал нам) на пиры, на нравы, на предосторожности. Как представитель рядового московского пролетариата он побывал тогда и на процессе Бухарина в Доме Союзов. Из своих хозяев только об одном Хрущёве он говорил тепло: только в его доме шофёра сажали за общий семейный стол, а не отдельно на кухне; только здесь в те годы сохранялась рабочая простота. Жизнерадостный Хрущёв тоже привязался к Виктору Алексеевичу и, уезжая в 1938 на Украину, очень звал его с собой. «Век бы не ушёл от Хрущёва», – говорил Виктор Алексеевич. Но что-то удержало его в Москве.