Казаки вышли из сарая. Вслед Григорию, кося вывернутым глазом, заржал Гнедой.

– Он об тебе скучал, Григорий! – Кошевой кивнул на коня. – Я диву дался: корм не жрет и так это потихоньку игогокает.

– Я как лез оттуда, его все кликал, – отворачиваясь, глухо говорил Григорий, – думал – он не уйдет от меня, а поймать его трудно, не дается он чужим.

– Верно, мы его насилу взяли. Арканом накинули.

– Конь добрый, братов конь, Петра. – Григорий отворачивался, прятал растроганные глаза.

Они вошли в дом. В передней комнате на полу, на снятом с кровати пружинном матрасе, храпел Егор Жарков. Неописуемый беспорядок молчаливо говорил о том, что хозяева бросили дом спешно. Осколки битой посуды, изорванные бумаги, книги, залитые медом клочки суконной материи, детские игрушки, старая обувь, рассыпанная мука – все это в ужасающем беспорядке валялось на полу, вопило о разгроме.

Расчистив место, здесь же обедали Грошев Емельян и Прохор Зыков. У Зыкова при виде Григория выкатились телячье-ласковые глаза.

– Гри-и-ишка! Откель ты взялся?

– С того света.

– Ты ему, сбегай, принеси щей. Чего глаза на лоб вылупил? – крикнул Чубатый.

– Зараз. Кухня тут вот, в проулке.

Прохор, прожевывая кусок, мотнулся во двор.

На его место устало присел Григорий.

– Я уже не помню, когда ел, – улыбнулся он виновато.

По городу двигались части 3-го корпуса. Узкие улицы забивались пехотой, прудились бесчисленными обозами, кавалерийскими частями, на перекрестках спирались заторы, сквозь закрытые двери проникал гул движения. Вскоре явился Прохор с котелком щей и торбой гречневой каши.

– Кашу куда выпорожнить?

– А вот кастрюля с ручкой. – Грошев подвинул от окна ночную посудину, не зная ее назначения.

– Она воняет, кастрюля твоя. – Прохор сморщился.

– Ничего. Вали кулем, после разберем.

Прохор развернул торбу, густая добротная каша дымилась паром, по бокам ее янтарной каймой выступило масло. Ели с разговорцем. Слюнявя сальное пятно на своем линялом лампасе, Прохор рассказывал:

– Тут рядом с нашим двором стоит батарея конно-горного дивизиона, маштаков выкармывают. Ферверкер ихний в газете читал, что союзники немцев, что называется, – вдрызг.

– Не захватил ты, Мелехов, утром мы ить благодарность получали, – мурчал Чубатый, двигая набитым кашей ртом.

– От кого?

– Начальник дивизии генерал-лейтенант фон Дивид смотр нам делал и благодарность превозносил за то, что венгерских гусаров сбили и выручили свою батарею. Ить они пушки за малым не укатили. «Молодцы казаки, говорит, царь и отечество про вас не забудут».

– Вот как!

На улице сухо чмокнул выстрел, другой, раскатисто брызнула пулеметная дробь.

– Вы-хо-ди-и! – гаркнули у ворот.

Побросав ложки, казаки выскочили на двор. Над ними низко и плавно кружил аэроплан. Мощный рокот его звучал угрожающе.

– Падай под плетни! Бомбы зараз начнет ссланивать, рядом ить батарея! – крикнул Чубатый.

– Егорку разбудите! Убьет его на мягком матрасе!

– Винтовки давай!

Чубатый, тщательно целясь, стрелял прямо с крыльца.

По улице бежали, зачем-то пригибаясь, солдаты. В соседнем дворе слышались лошадиный визг и резкая команда. Расстреляв обойму, Григорий глянул через забор: там суетились номера, закатывая орудия под навес сарая. Жмурясь от колючей синевы неба, Григорий глянул на рокочущую снижающуюся птицу; оттуда в этот миг стремительно сорвалось что-то и резко сверкнуло в полосе солнечного луча. Потрясающий грохот встряхнул домик и припавших к крыльцу казаков; на соседнем дворе предсмертным визгом захлебнулась лошадь. Острый серный запах гари принесло из-за забора.

– Хоронись! – крикнул Чубатый, сбегая с крыльца.

Григорий прыгнул за ним следом, упал под забором. Крыло аэроплана сверкнуло какой-то алюминиевой частью; он поворачивался, плавно занося хвост. С улицы стреляли пачками, грохали залпами, сеяли беспорядочной частухой выстрелов. Григорий только что вложил обойму, как еще более потрясающий взрыв швырнул его на сажень от забора. Глыба земли жмякнула ему в голову, запорошив глаза, придавила тяжестью…

Его поднял на ноги Чубатый. Острая боль в левом глазу не давала Григорию возможности глядеть; с трудом раскрыв правый, увидел: половина дома разрушена, красным уродливым месивом лежали кирпичи, над ними курилась розовая пыль. Из-под исковерканного крыльца полз на руках Егор Жарков. Все лицо его – сплошной крик, по щекам из вывалившихся глаз – кровяные слезы. Он полз, вобрав голову в плечи, кричал, будто не разжимая трупно почерневших губ:

– А-и-и-и-и! А-и-и-и-и! А-и-и-и-и!..