У Бет было шесть кукол. Каждое утро их приходилось поднимать с постели и одевать, так как Бет все еще оставалась ребенком и не утратила всегдашней привязанности к своим любимицам. А ведь среди них – ни одной совершенно целой или особенно красивой: все они были «изгоями», пока Бет не приняла их под свое крыло, ибо когда ее сестры перерастали своих идолов, те переходили в руки Бет, ведь Эми не желала иметь ничего уродливого или старого. А Бет любила их всех тем более нежно как раз по этой самой причине и устроила больничку для кукол-инвалидов. Никогда никакие булавки не втыкались в их тряпичные тела^[29], они никогда не слышали ни одного резкого слова, не получили ни одного шлепка; никогда небрежение не омрачило души ни одной из них, даже самой не располагающей к себе персоны. Все они бывали накормлены и одеты, со всеми нянчились и всех ласкали с неиссякающей нежностью. Один из жалких отбросов кукольного общества, принадлежавший ранее Джо и явно проведший бурную жизнь, стал совершенной развалиной и попал в мешок с тряпками. Из этой богадельни он был спасен сердобольной Бет и взят в ее приют. У него отсутствовала верхняя часть головы, поэтому Бет привязала на искалеченную голову аккуратную маленькую кепку, а отсутствие ног и рук скрыла, завернув беднягу в одеяльце и отдав этому неизлечимому инвалиду самую лучшую кроватку. Если бы кто-нибудь знал, сколько нежной заботы изливалось на этого куклёнка, я думаю, такой человек был бы растроган до глубины души, даже если бы это казалось ему смешным. Она приносила ему цветы из букетов, читала вслух, выносила на свежий воздух подышать, спрятав у себя под пальто, пела ему колыбельные, никогда не укладывалась спать, не поцеловав на ночь его запачканную физиономию и не прошептав ласково: «Надеюсь, ты будешь хорошо спать в эту ночь, мой милый бедняжка!»

У Бет, конечно, имелись свои трудности точно так же, как у других, и поскольку она была не ангел, а просто очень человечная маленькая девочка, она часто плакала «малюсеньким плачем», как это называла Джо, потому что она не могла брать уроки музыки, не могла иметь хорошее фортепьяно. Она так любила музыку, так старалась научиться играть и так терпеливо упражнялась на тренькающем старом инструменте, что казалось, вот-вот кто-нибудь (не станем намекать на тетушку Марч!) возьмет да и поможет ей во что бы то ни стало. Но никто тем не менее не взялся ей помочь, и никто не видел, как Бет, когда остается одна, стирает слезы с пожелтевших клавиш, не желающих звучать как надо. Работая, Бет распевала, словно маленький жаворонок. Она никогда не бывала слишком уставшей для маменьки и сестер и день изо дня с надеждой повторяла про себя: «Я знаю, со временем я научусь играть на фортепьяно, если буду хорошей и доброй».

Много есть на свете таких Бет, застенчивых и тихих, сидящих в укромных уголках, пока они не потребуются, и живущих для других так радостно, что никто не замечает их жертв, покуда этот крохотный сверчок на печи^[30] не перестанет стрекотать и солнечный призрак не исчезнет, оставив после себя лишь тишину и тень.

Если бы кто-нибудь спросил у Эми, что в ее жизни доставляло ей более всего трудностей и огорчений, она ответила бы, ни на миг не задумавшись: «Мой нос». Когда она была совсем крошкой, Джо нечаянно уронила ее в ведерко с углем, и Эми утверждала, что это падение навсегда искалечило ее нос. Он не был слишком большим, он не был неуклюжим и красным, как нос бедняжки Петри^[31], он был лишь чуть-чуть приплюснут, и никакие на свете прищепки не могли придать ему аристократическую утонченность. Никто не обращал на это внимания, кроме самой девочки, а сам нос очень старался вырасти, однако Эми глубоко ощущала нехватку носа древнегреческого образца и, чтобы найти утешение, изрисовывала не листы, а целые простыни бумаги красивыми носами.