Убрав сумочку в ящик стола и заперев его, я веду мужчин в кабинет и смотрю на ковер под современным кожаным креслом. Офицер знает, что делать. Он отодвигает кресло в сторону и поднимает небольшой коврик, открывая привинченные к полу петли.

Было недешево установить их в офисе, и я заплатила из своего кармана, но решение установить напольные петли, которые можно скрыть, было намного более привлекательным, чем глазеть на скамейку для заключенных в середине комнаты.

Как только я заполняю бланки, а Маркс подписывает их, офицер приковывает к полу моего нового пациента. Длина цепи позволяет ему только стоять или сидеть. Никаких лишних движений во время сеансов.

В качестве дополнительной меры предосторожности я заперла все ручки и острые предметы в столе.

Однажды один заключенный воткнул карандаш в шею офицера во время попытки побега. С насильственными преступниками меры предосторожности не могут быть излишними.

Возвращаясь в приемную, надзиратель оглянулся.

— Должен предупредить тебя, что Салливан — заключенный третьего уровня. — Он хмурится, наблюдая за моей реакцией. — Я оставлю с тобой Майклза.

Я придвигаю кресло к желтой линии, проведенной в четырех футах от закованного в кандалы человека.

— Я ценю вашу заботу, и осознаю риск, но мои сеансы устроены иначе. Майклз, как всегда, может подождать снаружи. — Я встречаю взгляд его прищуренных глаз. — Я уверена, что если бы Салливан был слишком опасен, мы бы проводили этот сеанс в камере, а не здесь. Правильно?

А он чертовски хорошо знает, что этого не будет. Первый год после окончания колледжа я проводила каждый будний день, запертая в камере с заключенными. Мне до сих пор снятся кошмары — звук захлопнувшейся двери камеры, топот ног и лязг цепей по бетонному полу. Вонь мочи и фекалий — иногда их швыряют в меня. Освистывания и беспорядок.

Эти железные прутья преследуют меня.

Если надзиратель хочет продолжать наше сотрудничество, то сеансы будут проводиться на моих условиях.

Пренебрежительно махнув рукой, надзиратель уходит. Офицер коротко кивает мне, прежде чем покинуть кабинет. Еще несколько секунд звук закрывающейся двери кабинета эхом отдается вокруг нас. Жужжание аквариума заполняет внезапно повисшую, абсолютную тишину.

Не поднимая глаз, я открываю папку и просматриваю детали.

— Заключенный номер шесть-один-четыре. Грейсон Пирс Салливан. Как я могу вас называть?

Тишина затягивается, заставляя меня поднять глаза. Он больше не смотрит в пол, его взгляд прикован к моему лицу. При таком освещении я не могу сказать, голубые у него глаза или зеленые, но яркие радужки окружены густой бахромой ресниц. Коротко подстриженные волосы — стандартная стрижка для всех заключенных — дают возможность заметить несколько белых шрамов на голове.

— Мне нужно будет как-то к вам обращаться, — подсказываю я.

Мужчина передо мной не отвечает. Я использую это молчание, чтобы быстро прочитать досье. Обычно мне дается неделя, чтобы ознакомиться с информацией о новом пациенте, мне нравится иметь план лечения еще до первой встречи. Но учитывая обстоятельства, я должна сначала оценить его.

Хорошо. Я закрываю папку и кладу ее на подлокотник.

— Нам не обязательно представляться друг другу, но вы должны знать, что меня зовут доктор…

— Я знаю, кто вы.

Глубокий бас его голоса ударяет мне в грудь. Он снова так же быстро замыкается, эти немигающие глаза смотрят сквозь меня с непринужденной уверенностью. Прошло много времени с тех пор, как пациент нервировал меня.

Я прочищаю горло.

— Значит, у вас было преимущество изучить меня до того, как я смогла изучить вас. Это ставит меня в невыгодное положение, Грейсон.

Я предпочитаю называть его по имени, а не так, как его называют надзиратели и охранники. Это не очень похоже на реакцию, но, когда я произношу его имя, вдоль его челюсти дергается желвак.

— В вашем досье говорится, что вы были осуждены за пять убийств, — продолжаю я, не отрывая от него взгляда. — Вы отбыли год пожизненного заключения.

Он не отрицает убийства. По крайней мере, это уже что-то. Половина заключенных, которые приходят ко мне в офис, все еще защищаются. Изучают закон и во всем обвиняют адвокатов.

— Трупов не было, — говорит он.

Я киваю.

— Значит, вы надеетесь на апелляцию.

Что не имеет большого значения для штата Мэн, поскольку Делавэр — вот тот штат, о котором он должен беспокоиться.

— Только констатирую факты, доктор Нобл.

Мое имя мягко слетает с его языка. Он говорит с легким акцентом. Я пытаюсь найти в файле то, о чем он сказал. Пять обвинений в убийстве. Трупы не найдены. На ум приходит воспоминание, и я наклоняю голову.

— Corpus delicti. Тело преступления.

— Все верно.