Если отставить в сторону профессиональное любопытство, я — человек, и меня передергивает от отвратительности происходящего, но смотря на лица детей в комнате, я не чувствую особого сочувствия. Считаю ли я, что пожизненное заключение — подходящее наказание за такое преступление? Не знаю. По крайней мере, на личном уровне. Можно ли оправдать Грейсона за то, что он взялся за наказание тогда, когда правосудие не сработало? Этот вопрос меня не интересует. Это не имеет отношения к его диагнозу.

И все еще остается вопрос, откуда Грейсон узнал о виновности мужчины. Он следил за ним? Поймал с поличным? Или это выдуманная реальность? Состояние бреда, когда он считает виновным любого, просто так, независимо от фактов.

Я тру лоб и делаю заметку, чтобы изучить жертву. Тела так и не нашли. Что он с ними сделал? Зачем? Чтобы помешать полиции и защитить себя, или он уничтожает останки, чтобы еще больше оскорбить жертву? Мешает близким жертв устроить надлежащие похороны?

Сколько усилий потратил Грейсон на то, чтобы изучить свою жертву, обосновать необходимость искупления и придумать не менее подходящее наказание, а затем исполнить его…

Что ж, для этого нужно верить. Независимо от психического состояния до, во время и после преступления, самой большой проблемой будет система убеждений Грейсона.

Если копнуть еще глубже, откуда у него вообще взялось такое безжалостное желание наказывать? Что им движет? Откуда взялось это желание, и когда он впервые его почувствовал?

Я мгновенно вспоминаю шрамы у него на голове.

Пытка. Самоистязание или это дело чьих-то рук?

Чтобы узнать ответы, мне нужен доступ к информации, которая отсутствует в папках с общим доступом. Его родители, окружение, в котором он вырос — необходимо сложить все эти факторы, чтобы выстроить аккуратный и более или менее точный профиль Грейсона Пирса Салливана.

Достаточно просто составить его профиль как преступника, изучая с профессиональной точки зрения. Но что насчет него как человека?

Акцент, который мне иногда удается расслышать, намекает на ирландское происхождение.

А пронзительные ледяные голубые глаза, которые смотрят прямо в душу.

Мужской аромат, который я ощущаю на наших сеансах.

Его голос… От хриплых звуков мне приходится сжимать бедра, чтобы унять боль.

Моя подсознательная реакция на его сексуальную привлекательность сама по себе тревожит, и все же мне приходится учитывать ее в наблюдениях. Это часть его натуры: харизма и решимость помогают ему заманивать добычу. Он охотник. В этом он сам признался во время сеанса.

И если честно, я никогда не была так очарована пациентом. Очарована. Я чуть не рассмеялась. Мое влечение гораздо глубже, чем просто очарование… какая-то часть меня жаждет его жестокости. Он свободен в том смысле, о котором большинство людей только мечтают — мрачный и беспощадный сон, в котором не действуют правила.

Я качаю головой, понимая, что тру ладонь. Подсознательная привычка и причина, по которой я вообще начала использовать прием с ниткой. Я сняла макияж, и теперь на моей коже виднелся вытатуированный ключ. А под выцветшими черными чернилами остался глубокий шрам.

Все это следы моей юности — способы, которыми я пыталась скрыть свою боль на протяжении многих лет. И каждый шрам может рассказать столько же, сколько и место преступления.

Я подавляю эту мысль и беру пульт. На сегодня внутреннего монолога хватит. Я решаю сразу перемотать к шестичасовой отметке отснятого материала. Все последние четыре часа изнурительных пыток Грейсон хранил молчание. Мне не с чем работать. Где он? Что делает?

Человек на экране весь в поту. Штаны порваны, а кровь, текущая из прямой кишки, пропитывает серую ткань и стекает по Колыбели Иуды. Должно быть, он решил, что страдал достаточно, или, что он заслуживает смерти — или, может быть, он считает, что Грейсон блефует, — потому что тянется к веревке.

Я съеживаюсь.

Один сильный рывок за шнур освобождает провода. Из динамиков доносится крик мужчины, когда наконечник на стуле пронзает его. Еще несколько секунд мучительной агонии, и вдруг я слышу резкий щелчок.

Голова мужчины отсоединяется от тела.

Я нажимаю на перемотку и останавливаю изображение. Поддавшись ближе и прищурившись, я смотрю на экран. Провод соприкасается с его шеей, и, промотав на кадр вперед, я ясно вижу, как он сдвинулся, отделив его голову от тела.

— Господи.

Я извлекаю диск и кладу его в футляр, чтобы вернуть детективу. Бросаю взгляд на стопку папок на столе, это зарегистрированные случаи смерти жертв Грейсона, которые отдал мне детектив Лакс, надо сказать, не слишком охотно, чтобы помочь мне в исследованиях.

Прежде чем я успеваю отговорить себя от этого, я запихиваю папки в сумку. Некоторое время назад я решила не брать работу на дом. Чтобы попытаться вести жизнь помимо работы.

Наполовину начатые увлечения загромождают мою заброшенную квартиру.